Невеста - Карина Демина

Но глупо жалеть о том, что уже сделано.

Несколько секунд Виттар стоял, упираясь руками в стену, пытаясь справиться с головокружением. Во рту напоминанием о недавних событиях был мерзкий вкус крови.

Или не такой уж и мерзкий? Плохо, если начинает нравиться… Сегодня убил, хоть разодрав в клочья, но только убил. А завтра?

Как скоро он дойдет до того, чтобы попробовать?

И стоит ли рассказывать королю?

Крайт промолчит. Девчонка… вряд ли она вообще поняла хоть что-то. А если и поняла, то недолгая беседа наедине убедит ее, что об увиденном следует забыть.

Не выход.

Проблема существует. И сама собой не исчезнет.

Виттар вытер рот и поморщился — засыхающая кровь на коже воспринималась иначе, чем кровь на доспехе. Эта — раздражала.

— Крайт! — Голосовые связки растерли первое слово в рык.

— Вы… — кажется, Крайт решил, что терять больше нечего, — меня прогоните?

И лишиться талантливого нюхача?

— Я тебя выпорю так, что ты неделю лежать будешь.

— Спасибо, райгрэ!

Просиял, разулыбался… Если полезет обниматься, Виттар прямо на месте порку и устроит. Щенок… Как от такого разумности ждать?

Торхилд из рода Темной Ртути держалась в тени и вид имела такой, словно пороть собирались ее. Высокая. Худая, но не сказать, чтобы изможденная, скорее уж родовое качество, как и некая плавность линий фигуры. И движения текучие, тягучие…

Красиво, пожалуй.

К роду Ртути следовало присмотреться пристальней.

— Дозволено ли мне будет узнать имя райгрэ? — И голос у нее приятный.

— Виттар. Из рода Красного Золота.

Все-таки он категорически не понимал женщин. Она в безопасности. Зачем в обморок падать?

Но вскоре странности поведения подопечной отошли на второй план: из четырех групп лишь одна вернулась в полном составе.

— Толпа… — Десятник не без труда освободился от шкуры, в которой застряло с полдюжины арбалетных болтов. — Мы прямо на них… или они на нас.

Удалось вытянуть еще одного — полубезумного, ошалевшего от радости мальчишку из Медных.

А Одена не нашли.

Он был жив… но где?

Спал Оден урывками.

Он вовсе отказался бы от сна, но осознавал, что отдых необходим. И сознание соскальзывало в дрему, отсекая звуки и запахи, которых было слишком уж много, чтобы вовсе от них отрешиться. Не мешали, нет, скорее Оден боялся, что они вдруг исчезнут и он очнется в привычной глухой темноте. И страх выдергивал из полусна, заставляя вновь и вновь убеждаться, что он свободен.

Нет ямы.

Нет ошейника.

Нет того единственного, постоянного в своем существовании звука, который доводил его до безумия. Где-то высоко, над решеткой и даже над головами охраны, невидимая капля воды разбивалась о лужу. Час за часом. День за днем. Неделя за неделей.

Оден и сейчас продолжал слышать этот звук…

Все более отчетливо.

Ярко.

Ямы нет? Есть. Колодец. Ледяные стены, которые даже летом подмерзали. Нестерпимая вонь, когда дышать приходится ртом и кажется, что она остается гнилью на языке. Сам язык распухает от жажды и не помещается во рту. Сегодня тоже забыли принести воды… или не забыли?

Она нарочно, белолицая Мэб, рожденная туманом.

Ей нравится унижать, но Оден, слизывая с камней испарину, уже не чувствует себя униженным. Привык. Жаль, что этой воды слишком мало.

Но умереть ему не позволят: королева не любит терять игрушки.

— Думаешь, ушел от меня? — Вот она, рядом. Стоит, склонив голову к плечу, поглаживает темно-красные бусины ожерелья. Сияет в темноте ледяная корона. Остры шипы терний, и мертвый виноград зреет на бледных лозах.

Ее нет. Не существует.

Она осталась там, в темноте, а Оден вышел.

Выжил.

— Иллюзия. — Королева Мэб знает в иллюзиях толк, недаром туманы идут рука об руку с грезами. Она присаживается, и пурпурная парча платья тонет в грязи его камеры. — Это всего-навсего иллюзия… ты мертв, и давно. Чувствуешь?

Ее рука прижимается к его щеке, и большой палец скользит по губам, сдирая сухую кожу. Лишь этот и еще указательный не защищены чехлами для ногтей и оттого выглядят неестественно короткими.

— Видишь, ты ничего не чувствуешь. И значит, ты мертв. Смирись.

Нет. Он хочет вдохнуть, но рука закрывает рот, а нос привычно забит не то слизью, не то засохшей кровью.

— Упрямый пес…

Она давит на губы, впивается когтями в щеку, но Одену уже не больно. Наверное, он и вправду мертв.

— Нет… — У него чудом получается вывернуться и сделать вдох. — Я живой.

— И чем докажешь? — Мэб слизывает с пальцев капли крови, темные, как гранаты ее ожерелья.

— У… у меня есть невеста.

Глаза Мэб — зеленый нефрит. Сама она мертва, давно мертва, укутана саванами туманов. И отравляет их, рождая безумные грезы. А Оден жив.

— …во всем мире не отыскать девушки прекраснее ее… Ее волосы светлы, мягки и душисты, как солнечный луч…

— Есть, конечно, есть, — шепчет кто-то на ухо, успокаивая. — И тебя ждет. Ты к ней вернешься, и вы будете счастливы.

Держит крепко, но мягко. И руки теплые, живые. А если Оден способен ощущать тепло, то он жив.

— Эйо…

— Я, кто еще. — Она рядом, ее запах — серебра, вереска и меда — заслоняет те, принесенные из сна. Это ведь сон. Просто сон.

— Кошмар, да? — Эйо заставляет его лечь и сама устраивается рядом. Она сразу заявила, что плащ один, а она не настолько жалостлива, чтобы ночью мерзнуть. — Кошмары уйдут. Со временем. Сначала они каждую ночь, а потом постепенно блекнут… выцветают, как шторы на солнце. Теряя силу, приходят все реже и реже. Однажды и вовсе о тебе забудут.

— О тебе забыли?

Она задерживает дыхание, но отвечает спокойно, равнодушно даже:

— Еще нет. Времени прошло не так много.

И Оден запирает вопрос о том, сколько времени прошло с той злосчастной ночи, когда жила, откликнувшись на его зов, раскрылась в русле ущелья. Он слышал, как стонут скалы, наливаясь краснотой, трещат, грозя обвалами, и не выдерживают жара.

Грохот их оглушает.

И кажется, что крепостные стены рушатся беззвучно…

Это было. Когда?

Год? Два? Больше?

Если больше, то насколько?

Война, начавшись у Грозового Перевала, должна была завершиться там же. Путь был заперт в обе стороны, но, выходит, его открыли и война перешла на земли детей лозы?