Семья Рэдли - Мэтт Хейг

— Ага.

— На целых семь пенсов?

— Ну да.

Уилл постукивает по лицу королевы на банкноте.

— Боюсь, у меня больше нет.

— Мы принимаем любые карты. «Виза», «Мастеркард», «Дельта»…

— У меня нет карточки. Я ими не пользуюсь.

Парень пожимает плечами.

— Ну, с вас двадцать фунтов и семь пенсов. — Он втягивает верхнюю губу, чтобы подчеркнуть свою непоколебимость.

Уилл смотрит на кассира. Сидит тут в спортивном костюме, со своим журналом, с айподом, с результатами неудачных экспериментов с растительностью на физиономии — и при этом с таким видом, будто он представляет собой нечто оригинальное, созданное им самим. А между тем в его крови чувствовался бы привкус древних корней, тяжелой и длительной борьбы за выживание в течение сотен поколений, отзвуки голосов предков, о которых он никогда не слышал, ароматы непостижимых эпических времен, нотки первобытных истоков его существования.

— Тебе действительно так важны эти семь пенсов? — спрашивает Уилл.

— Менеджеру важны. Да.

Уилл вздыхает:

— Видишь ли, в мире есть проблемы и посерьезнее.

Он задумывается об этом парне. Есть такие люди, которые подсознательно догадываются, кто ты такой, и втайне мечтают тебя напоить. Не того ли он добивается?

Уилл отходит, глядя на свое призрачно-серое отображение на экране системы видеонаблюдения. Он дергает на себя дверь, но она не открывается.

— Вы не уйдете, пока не заплатите полную сумму.

Уилл улыбается, столь наглядная демонстрация свойственной некровопьющим мелочности его искренне забавляет.

— Ты действительно так дешево оцениваешь свою жизнь? В семь пенсов? Да что ты купишь на эти деньги?

— Я тебя не выпущу. Полиция уже едет за тобой, приятель.

Уилл вспоминает об Элисон Гленни, заместителя комиссара манчестерского отделения полиции. Она уже много лет жаждет его смерти. «О да, — думает он. — Полиция постоянно за мной едет».

Уилл направляется обратно к кассе.

— Ты чего-то от меня хочешь? В этом дело? Видишь ли, мне кажется, что за этими твоими мелкими придирками стоит нечто большее. По-моему, ты просто очень одинокий парень на очень одинокой работе. И из-за такой работы у тебя рождаются определенные желания. Тебе хочется человеческого общения… человеческих… прикосновений…

— Отвали, пидор.

Уилл улыбается:

— Отлично. Явно подчеркивает твою гетеросексуальность. На сто процентов. Без базара. Ну, так что пугает тебя больше? Что я тебя убью? Или что тебе это понравится?

— Полиция скоро приедет.

— Хорошо, тогда, я думаю, будет лучше, если ты откроешь кассу.

— Что?

— Открывай кассу, я сказал.

Юноша тянет руку под прилавок, не сводя глаз с Уилла. Он достает кухонный нож.

— О, ножик. Фаллическое орудие, символизирующее вторжение и проникновение.

— Отвали, ясно?

— Проблема в том, что для меня тебе потребуется что-нибудь побольше. Что-нибудь, чем можно пронзить насквозь.

Уилл закрывает глаза и вызывает в себе древние силы. Он немедленно преображается и начинает заговаривать кровь.

Парень не сводит с него глаз. Страх переходит в слабость, затем в тупую покорность.

— Сейчас ты положишь нож, откроешь кассу и дашь мне несколько бумажных портретиков королевы, которые у тебя там хранятся.

Кассир растерян. На его лице отражается борьба, заведомо проигранная. Его руки дрожат, нож наклоняется вперед, потом падает на прилавок.

— Открывай кассу.

Парень подчиняется.

— Теперь давай деньги.

Он хватает без разбора десятки и двадцатки и протягивает их через прилавок.

Слишком просто. Скучно. Уилл показывает за прилавок:

— Нажми кнопочку и открой дверь.

Парень опускает руку и нажимает на переключатель.

— Погладить тебя по руке?

Он кивает:

— Да, пожалуйста. — Рука ложится на прилавок. Веснушчатая кожа и обгрызенные ногти.

Уилл ласкает его руку, вырисовывая на коже маленькую восьмерку.

— Когда я уйду, скажешь полицейским, что вызвал их по ошибке. А когда твой босс поинтересуется у тебя, куда делись деньги, говори, что не знаешь, потому что ты и вправду не будешь знать. Но потом ты, может быть, поймешь, что они достались более достойному человеку.

Он отходит, открывает дверь. Из окна фургона Уилл с улыбкой наблюдает, как парень засовывает наушники обратно в уши, напрочь забыв о произошедшем.

— Не приезжай сюда. Пожалуйста.

Никто из сидящих за кухонным столом не слышит мольбу Хелен, нашептываемую омлету, который она взбивает на сковородке. Ее надежно заглушает нудное бормотание «Радио Четыре».

Продолжая помешивать, Хелен думает о своей бесконечной лжи. Все началось, еще когда дети были грудничками и она рассказывала своим знакомым из Национального фонда деторождения, что переходит на смесь, потому что акушерку якобы беспокоят «проблемы с кормлением». У нее не хватало духу признаться, что даже до того, как у малышей начинали резаться первые зубы, они кусали ее до крови. Клара в этом отношении оказалась хуже Роуэна, и Хелен со стыдом говорила подругам, ратующим за грудное вскармливание, что кормит трехнедельного младенца из бутылочки.

Она знает, что Питер прав.

Знает, что у Уилла есть и связи, и талант. Как там оно называется? Заговаривание крови. Он умеет заговаривать кровь людей. Это особый гипнотический дар, проявляющийся благодаря частому потреблению крови. Но Питер понимает далеко не все. Он даже не подозревает, что играет с огнем.

Хелен вдруг замечает, что омлет уже начал подгорать, отскребает его от сковородки и выкладывает всем на тосты.

Сын смотрит на нее, он ошеломлен тем, что она делает вид, будто все нормально.

— По субботам у нас омлет, — поясняет мама. — Сегодня же суббота.

— В гостях у вампиров.

— Роуэн, хватит, — говорит Питер, в то время как омлет плюхается ему на тост.

Хелен предлагает омлета и Кларе, та кивает, чем вызывает презрительное фырканье брата.

— Мы тут с папой поговорили, — усевшись, сообщает Хелен. — Если мы хотим пройти через случившееся всей семьей, если мы хотим жить в безопасности, нам следует вести себя как обычно. Я имею в виду, люди начнут сплетничать и задавать вопросы о вчерашнем. Может быть, придут и полицейские. Хотя пока что парня даже пропавшим без вести нельзя считать, не говоря уж о… Только через двадцать четыре часа…