Гонщик - Дмитрий Николаевич Матвеев

то, какой эффект они производят на некоего Владимира Стриженова, поощряла ухаживания за ней, говорила о своих чувствах, позволяла себя целовать…

— Только в щечку! — донеслось с дивана. — И только один раз.

Ага, значит, меня слушают. Я развернулся в обратную сторону и прошествовал к двери, мимоходом глянув на незваную гостью. Она отняла руки от лица и следила за мной со все еще сердитым выражением лица. Глаза ее были абсолютно сухими. Что ж, продолжим:

— Третьего дня тот самый известный ей Владимир Стриженов, участвуя в гонках, попал в тяжелую аварию и едва не погиб. Об этом была огромная статья в «Ведомостях», и девушка не могла об этом не знать. И что же, она прибежала помочь симпатичному ей человеку? Или она хотя бы справилась о его здоровье? Нет, нет и нет. И при этом она смеет утверждать, что испытывает к упомянутому человеку какие-то чувства. Интересно знать, какие. Снисходительная жалость к недотепе, имевшему неосторожность увлечься интересной барышней? Чувство власти над безответно влюбленным дурачком, на котором можно оттачивать приемы соблазнения и за счет которого самоутверждаться? Прагматичная заботливость о безотказном источнике средств? Скорее, все вместе, но последнее — из перечисленного является главным. Ведь едва возникла угроза поступлению очередной суммы, как она примчалась спозаранку, разыграла безобразную сцену и во всеуслышание обвинила своего ухажера во всех смертных грехах, неоднократно оскорбила… Ах да, я совсем забыл: женщина не может нанести оскорбление, женщина может только обидеть.

Я остановился и в упор взглянул на незваную гостью. Судя по выражению ее лица, она уже поняла, что нынче не прокатит, и теперь лихорадочно прикидывала, как может добиться своего иным способом.

— Так вот: вы обидели меня до глубины души. Настолько, насколько ветренная кокетка может обидеть искренне влюбленного в нее человека. А посему отныне я не хочу иметь с вами, сударыня, ничего общего. Извольте покинуть мой дом и более не возвращаться в него.

Девушка медленно поднялась с дивана. Очевидно, она все-таки выбрала себе новую роль. Устремленные на меня голубые глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами в один момент наполнились влагой. Изящная ручка тут же поднесла к уголку глаза надушенный кружевной платочек.

— Наверное, я действительно виновата перед тобой, Вальдемар. Пойми, я… Я просто не могла… Но вспомни, как хорошо нам было вместе!

Кружевной платочек промокнул другой глаз. Наверное, прежний Володя Стриженов уже растаял бы, и побежал занимать деньги, где только можно. Но я — не он. Барышня хороша, спору нет. Вот только я не испытываю к ней ни малейшей сердечной склонности.

— Я все помню, сударыня, но денег моих вы не получите. Тем более, в обмен на притворные улыбки и фальшивые слезы. Кстати, с кем вы идете на бал?

— Это вас не касается! — мгновенно отреагировала барышня.

— Вот, значит, как! Выходит, я должен оплатить ваш вечер с другим мужчиной. Я так похож на идиота?

По моему глубокому убеждению, прежний Вольдемар Стриженов как раз и был клиническим идиотом. Не видеть, как тебя откровенно и без тени смущения динамят — это надо постараться. И выражение лица девушки говорило примерно о том же: она именно что держала его, а, значит, меня за дурачка и безжалостно доила. Не удивлюсь, если две трети жалования гонщика уходили именно в эту прорву. А теперь она не могла понять, что же произошло, почему прежде безотказные приемчики раз за разом дают осечку. Теперь надо ей это объяснить, причем так, чтобы у нее не осталось возможностей возразить.

— Друзья давно предупреждали меня о том, что вы за моей спиной крутите романы с другими мужчинами. Я, признаться, не верил этому и даже поссорился со многими из них. Но теперь получил полное подтверждение их словам. Так вот, я не желаю по вашей милости становиться посмешищем всего Тамбова. Между нами все кончено. Надеюсь, вы помните, где находится выход.

В комнате наступила тишина. Да и весь дом, кажется, замер, слушая, чем закончится этот спектакль. Пауза затягивалась. Дамочка явно не хотела мириться со своим поражением.

— Ну что ж, раз вы не хотите уходить, тогда уй ду я. Надеюсь, здесь, — я обвел взглядом комнату, — ничего не пропадет.

— Вы!.. — взвизгнула вымогательница. — Вы!.. Я!..

Одарив меня злобным взглядом, она кинулась к двери и пустилась бегом вниз по лестнице.

— Осторожнее, лестница крутая! — крикнул я ей вслед. — У меня нет денег на ваши похороны!

В ответ лишь где-то внизу хлопнула входная дверь. Я выглянул в окно. Красотка, на этот раз действительно взбешенная, а не разыгрывающая комедию, прыгнула за руль изящного и, насколько я мог судить, нового мобиля. Она нервно дернула один рычаг, другой, резко выкрутила руль и рванула с места. Я моргнуть не успел, как грузовой мобиль, летящий по мостовой со скоростью не менее двадцати миль в час, отчаянно крякая клаксоном врубился в борт дамской вуаретки.

— Куда прешь, овца! — заорал немолодой усатый водитель в сапогах, комбинезоне и кепке.

Может, он и не так сказал — расслышать слова мне, к сожалению, не удалось. Но смысл был именно такой, за это можно было поручиться. Ну а я глянул на себя в зеркало, улыбнулся отражению и направился в гости к журналисту. У крыльца пансиона я немного задержался, чтобы полюбоваться картиной. Пожалуй, у моего гоночного мобиля после давешней аварии повреждений было меньше.

Мое присутствие было замечено, и меня наградили взглядом, полным чистой, незамутненной ненависти, на этот раз самой настоящей. Я послал в ответ воздушный поцелуй и, насвистывая попсовый мотивчик, энергично зашагал вниз по улице.

* * *

Когда я добрался до особняка Игнатьевых, журналист уже вышагивал взад-вперед возле ворот, вызывая показное неодобрение дворника. Едва я миновал ажурную чугунного литья калитку, как был схвачен и препровожден во флигель, где и располагалось логово звезды местной журналистики. Порядок в небольшом одноэтажном здании сохранялся лишь в гостиной. И поддерживался он, скорее всего, отнюдь не стараниями Федора Ивановича. Да и чайный набор — самовар, заварник, сушки — появился на столе отнюдь не стараниями хозяина флигеля. Меня это смутить не могло, а молодой человек, кажется, и вовсе был неспособен к смущению. Ну а людям иного склада в журналистике делать нечего.

Я нынче проходил по категории дорогих гостей. Хозяин же суетился вокруг, не зная, куда усадить и чем угостить.

— Очень, очень рад вас видеть, Владимир Антонович! — совершенно искренне приветствовал меня Игнатьев уже раз в пятый, если не в шестой. — Располагайтесь, где вам будет угодно. Наливайте себе чаю. Вы уже завтракали? Ничего страшного, чай