Остров дальтоников - Оливер Сакс

Первая причина, видимо, заключалась в том, что надо было просто обозначить и назвать феномен. Каждый больной маскуном вырабатывает линию поведения и стратегию, направленную на адаптацию к внешнему миру: прищуривание, избегание яркого света и частое моргание. Именно эти особенности сразу позволили Кнуту установить тесные отношения с детьми, страдающими ахроматопсией, во время первой же встречи с ними на Пингелапе. Но прежде чем придать определенное медицинское значение, смысл, такому поведению, надо его классифицировать, попросту к нему присмотреться.

Вторая причина заключалась в отношении врачей к данной патологии. На островах медики поневоле пренебрегают маскуном. Грег и многие его коллеги изо всех сил работают над тем, чтобы подготовить как можно больше врачей для Микронезии, испытывающей огромный дефицит медицинских кадров. Но эти врачи постоянно заняты тяжелой острой патологией, требующей экстренного вмешательства. На островах высока заболеваемость амебиазом и другими паразитарными болезнями (во время нашего посещения в госпитале находились четверо больных с амебным абсцессом печени). На островах часты вспышки кори и других инфекционных болезней, нередко из-за недостаточной вакцинации детей. Туберкулез ныне встречается на островах так же часто, как прежде проказа38. Широко распространен дефицит витамина А, что связывают с переходом на западные продукты. Этот дефицит становится причиной тяжелых глазных и ушных заболеваний, включая куриную слепоту, снижения иммунитета в отношении инфекций и смертельно опасного нарушения всасывания. На островах представлены все известные венерические заболевания, нет только СПИДа, который пока не добрался до этих отдаленных мест, но Грег считает его появление неизбежным: «Когда мы получим СПИД, разверзнется ад, – утверждает он. – У нас нет ни людей, ни средств для того, чтобы справиться с этой проблемой».

Такова суть дела – неотложная медицина является на островах приоритетной. У местных врачей нет ни времени, ни сил на то, чтобы заниматься такими болезнями, как маскун, – заболеванием не прогрессирующим и позволяющим больным спокойно с ним жить. У здешних медиков нет времени на экзистенциальную медицину, которая интересуется тем, что значит быть слепым, или страдать цветовой слепотой, или глухотой, тем, как эти больные приспосабливаются к жизни и как можно им помочь – технологически, психологически и культурно, – чтобы они могли вести более или менее полноценную жизнь. «Вы счастливцы, – сказал нам Грег. – У вас есть время. Нам же вечно приходится спешить, и времени у нас нет».

Однако неосведомленность об ахроматопсии характерна не только для профессиональных медиков. Пингелапцы на Понпеи предоставлены сами себе, находясь в добровольной изоляции, а страдающие ахроматопсией люди, которые часто сидят по домам, не показываясь на публике, образуют анклав в анклаве, меньшинство среди меньшинства. Многие жители Понпеи даже не догадываются об их существовании.

Колония – это единственный значимый город на Понпеи, расположенный на северном берегу рядом с широкой бухтой. Он производит впечатление ленивой праздности и упадка. В Колонии нет светофоров, неоновой рекламы и кинотеатров. Есть только пара магазинов и бары сакау – эти последние попадаются здесь на каждом шагу. Идя по главной улице и заглядывая в сонные лавки, где продают сувениры и снаряжение для подводного плавания, мы поражались атмосфере равнодушия и упадка. У главной улицы нет названия, так же как, впрочем, и у других улиц. Жители Колонии не помнят их или изо всех сил стараются забыть – названия, данные улицам многочисленными оккупантами, поочередно занимавшими острова. Теперь об этих улицах говорят так, как говорили в доколониальные времена – «улица-набережная» или «дорога на Сокехс». В Колонии нет отчетливого центра, и это, как и отсутствие названий улиц, мешало нам ориентироваться в этом небольшом городке. По дороге двигалось несколько автомобилей, но ехали они со скоростью пешехода или еще медленнее, постоянно тормозя, чтобы объехать лежавших посреди улицы собак. Трудно было поверить, что этот погруженный в летаргический сон городишко является не только административным центром Понпеи, но и столицей Федеративных Штатов Микронезии.

Тем не менее то тут, то там среди железных крыш жалких лачуг встречались основательные шлакоблочные правительственные строения и здание госпиталя. Спутниковые тарелки на таких домах были столь огромны, что навевали мысли о радиотелескопе в Аресибо. Я был удивлен видом этих тарелок – не ищут ли понпейцы жизнь в открытом космосе? Объяснение, куда более прозаическое, оказалось, однако, поразительным. Спутниковые тарелки были частью современной телекоммуникационной системы: гористая труднодоступная местность препятствовала созданию телефонных сетей, спутниковая же система позволяла обеспечивать связь между всеми частями острова, выход в Интернет и создание странички Понпеи во Всемирной сети. В этом смысле Колония проскочила двадцатый век и без промежуточных станций сразу оказалась в веке двадцать первом.

В ходе наших блужданий мы также прониклись ощущением, что Колония похожа на место археологических раскопок, на палимпсест, состоящий из множества слоев – культуры сменяли здесь друг друга, оставляя свои неизгладимые следы. Всюду чувствуется американское влияние. Особенно заметно оно в супермаркете «Амброзия», где банки с каракатицами в собственном чернильном соку соседствуют со «Спамом» и другими мясными консервами. Однако под американским слоем отчетливо различимы и следы японского, немецкого и испанского влияния. Все они особенно заметны у гавани и в деревне, которую понпейцы во времена О’Коннелла называли Месениенг («око ветров») и считали священным местом.

Мы попытались вообразить, как выглядел город в пятидесятые годы девятнадцатого века, через пару десятилетий после того, как здесь высадился О’Коннелл. Тогда в нем царили разгул и бесчинства, ибо Понпеи стали излюбленным местом стоянок британских судов, шедших по торговым путям в Китай и Австралию, а позднее в этот порт стали заходить и американские китобои. Притягательность Понпеи в сочетании с жестокостью судовой жизни и трудностями морской службы (которые заставили Мелвилла бежать с корабля в сороковые годы девятнадцатого века) стала причиной массового дезертирства моряков, и на острове появилась живописная популяция «прибрежных бродяг», как их называют и в наши дни39. Прибрежные бродяги принесли с собой табак, алкоголь и огнестрельное оружие; драки, возникавшие под действием спиртного, заканчивались, как правило, перестрелками. Таким образом, в пятидесятые годы девятнадцатого века Колония напоминала фронтовой город, подобный «медному городку», или Амарильо: веселая жизнь и приключения (для прибрежных бродяг, а не для понпейцев), но одновременно насилие, проституция, эксплуатация и высокая преступность. Вместе с пришельцами, свалившимися как снег на головы иммунологически беззащитных островитян, явились и новые инфекционные болезни. Половина населения острова погибла от оспы после того, как в 1842 году с американского китобоя «Дельта» были высажены на берег шесть человек, заболевших оспой. За этим несчастьем последовали эпидемии гриппа и кори40. К восьмидесятым годам девятнадцатого века на острове сохранилась едва ли седьмая часть прежнего населения. Оставшиеся вряд ли могли уцелеть, если бы не английские, шотландские и американские миссионеры, явившиеся на остров за тридцать лет до этого и полные решимости привить островитянам нравственность, искоренить бродяжничество и покончить с разгулом преступности и проституции. Кроме того, они оказали попавшим в осаду местным жителям медицинскую и духовную помощь.