Запад - Кэрис Дэйвис

его письма дочке, которой было десять, нет, одиннадцать лет и которая жила в настоящее время, пока он отсутствовал, под опекой его сестры, сказал, что сестра бывает резковата, но в глубине души человек хороший и он ей очень благодарен.

Деверо, помнится, спросил мужчину, что завело его так далеко от дома, дела или удовольствие? Мужчина немного подумал, словно не знал, какой ответ дать лучше, а затем назвал себя «своего рода естествоиспытателем».

Своего рода естествоиспытатель!

Может, он надеется, подмигнув, поинтересовался тогда Деверо, доказать, что президентская экспедиция ошиблась, и открыть реку, которую та просмотрела? Или его цель – найти удобный полноводный речной путь в обход гор прямо к Тихому океану?

Рыжеволосый тихо рассмеялся и покачал головой, потом отрицательно махнул рукой.

Нет-нет, ничего подобного, хотя он внимательно читал дневники президентской экспедиции. Он уверен, что существуют некие огромные животные, которых два бесстрашных капитана со своими людьми, должно быть, просто не встретили.

Сейчас Деверо смотрел на индейца.

На нем было коричневое шерстяное пальто того человека и его черный цилиндр, а под пальто он надел нечто вроде женской блузки в белую и розовую полоску. Бурой лошади индейца видно не было, он вел черную лошадь мужчины. В волосы он вплел ленты, на шею надел бусы разных цветов. На одном ухе висели колокольчик и медный наперсток, и, судя по тому, что видел торговец мехами, индеец захватил два ружья Беллмана, его топорик, его нож, его свернутое одеяло, его большой жестяной сундучок, его сумки и тюки.

К тому моменту Деверо почти забыл о сумасшедшем рыжеволосом искателе приключений.

Но вид приближающегося к фактории индейского мальчика на лошади Беллмана и в его одежде напомнил ему об их встрече.

Он почти не вспоминал о Беллмане после его отъезда: кривоногий шони рысцой последовал за ним с грузом буйволиного мяса, сушеной рыбы и большим запасом маленьких печений, которые индейцы пекут из разных корней, – сам Деверо их не любил, но в чрезвычайных обстоятельствах они были очень кстати.

Деверо упер свой мушкет прикладом в плечо, а дуло приставил к шее мальчишки, потом сорвал с его украшенной лентами головы цилиндр, положил его на землю и ногой указал индейцу открыть сумки, жестяной сундучок и показать ему прочие останки беллмановской эскапады, плотно прижав дуло теперь к лицу мальчика.

– Что случилось?

Еще раньше, когда ехал один вдоль Миссури, он повстречал испанского монаха, которому поведал о своем путешествии и о том, что ищет.

Тощий, почти лысый монах слушал, кивая, пока Беллман рассказывал ему о том, что известно о костях и что неизвестно: судя по всему, они очень старые; огромных размеров; похоже, принадлежат какому-то неведомому доселе виду гигантских зверей; некоторые, в том числе он сам, считают, что такие животные могут и теперь бродить по обширным безлюдным пространствам за рекой Миссисипи.

Грубое выцветшее одеяние монаха свисало до лодыжек над босыми ступнями. Руки у него были маленькие, коричневые, с короткими грязными ногтями. Приятное лицо имело выражение спокойное и добродушное. Он смотрел вдаль, туда, где река длинной дугой едва заметно загибалась к западу.

– Вы найдете их, – сказал он со спокойной убежденностью. – Бог никогда не допускает, чтобы Его твари были уничтожены. Земля наша – каждая ее часть, даже малая кроха – сотворена Создателем такой совершенной, какой Он захотел ее сделать, и будет пребывать таковой до конца своего.

Беллман не знал, что ответить.

Высмеять религиозные убеждения человека легко, но Беллману казалось невежливым, а тем более неблагодарным не согласиться с монахом, учитывая его обещание взять с собой пачку писем для Бесс, чтобы отправить их по возвращении в Сент-Луис.

Ему не хотелось говорить, что он не склонен верить ни единому утверждению монаха, что он не думает, будто все и вся, включая гигантских животных, должны благодарить Бога за свое бытие или небытие.

Казалось неучтивым объяснять ему, что ноги его давным-давно не было ни в какой церкви, что уже много лет по воскресеньям он провожал сестру и дочь до порога храма, а сам уходил.

Они замолчали. В тишине было слышно ритмичное шлепанье волн о низкий деревянный борт плоскодонки, по мере того как гребец трудолюбиво погружал весло в воду и поднимал вверх, двигаясь против течения.

Вероятно, монах почувствовал замешательство Беллмана или даже угадал недостаток в нем веры. Он пообещал ему обязательно оставить письма в почтовом отделении Сент-Луиса, когда доберется туда.

– Спасибо, – поблагодарил его Беллман.

Теперь казалось, что та встреча с монахом случилась очень давно, что это давнее событие принадлежит какому-то иному миру. По его подсчетам, с тех пор они с мальчиком прошли около тысячи миль, а может, и немного больше.

Покинув Деверо, они вместе пережили самые разные превратности погоды, преодолели всевозможные трудности ландшафта и неблагоприятных условий местности. В ту первую весну, когда они начали прокладывать путь вдоль реки на северо-запад, несколько недель ясного неба и теплого ветерка сменились беспрерывными дождями. Не было ничего, кроме воды, льющейся на черные волосы мальчика, на огромную губку беллмановского пальто и костлявые, засаленные холки лошадей. Мальчик достал из дорожного тюка пару рейтуз и какое-то подобие хитона, чтобы прикрыть свое заскорузлое полуголое тело. Часто им приходилось идти пешком, потому что долго ехать верхом было слишком холодно.

Потом наступило лето с роями мошкары, кусачими мухами и москитами, с твердой спекшейся землей, напоминавшей гигантскую доску, утыканную гвоздями, вбитыми в комья величиной с кулак копытами многих тысяч бизонов. Долгие дни верхом или на ногах под палящим солнцем. Мальчик снова в своем «фартучке»; большая тень Беллмана и маленькая, корявая – мальчика, нависающие над ними фигуры лошадей. Носки у Беллмана давным-давно совсем истерлись, ноги в дырявых