Я верую - Я тоже нет - Жан-Мишель ди Фалько

Бегбедер: Эти подсолнухи, дружно повернувшие головы к свету, напоминают мне скорее участников Всемирных дней молодежи![24]

Не знаю, убедительно ли было для детей твое доказательство, но в преподавании катехизиса у тебя случались проколы, и я – тому живое свидетельство. Тогда, может быть, я в это верил. Сегодня меня совсем не убеждает твоя концепция души, необходимой человеку при жизни и после смерти. По-моему, мы – метафизические животные, млекопитающие, которые любым способом пытаются себя успокоить – если надо, готовы хоть обкуриваться подсолнечником!

Ди Фалько: Благодаря тому, что у тебя есть душа, ты неповторим. Ты – уникальное существо перед Богом. Но откуда у нас эта потребность себя успокаивать?

Бегбедер: От страха пустоты, нежелания удовлетвориться материальными благами мира, онтологической тревоги. Если человек не может обойтись без Бога, этот факт еще не доказывает, что Бог существует. Это просто один из ответов, которые успокаивают человека, делают жизнь переносимой. Если Бога нет, это означает, говоря твоими словами, что наша жизнь с самого рождения – не что иное, как умирание, окончательное и необратимое. Ты подразумеваешь смерть на земле и продолжение жизни на том свете. А я так не думаю. Продолжения нет, умирают раз и навсегда, с чем трудно согласиться. Вот почему я люблю философов-нигилистов и вообще нигилизм – своего рода всецелый пессимизм, восходящий к Екклесиасту, то есть к Библии! Кстати, он породил довольно значительные произведения – тревожные, угрюмые, мрачные, но прекрасные: Шопенгауэра, Чорана, Селина, Буковски, Кафки, Режиса Жоффре и Пьера Меро. Я и себя причисляю к этому пессимистическому реализму, иногда ироничному, порой циничному, и непрестанно чувствую над собой дамоклов меч – смерть.

Ди Фалько: Твой пессимизм трогателен, но я его не разделяю. Для меня смерть представляет собой переход. «Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день»,[25]сказал Христос. Это переход от смерти к жизни вечной, из этого мира в мир Божий. Я живу с надеждой, что обрету однажды в Иисусе Христе, в Боге полноту, ответ на потребность в бесконечном, которую испытываем все мы…

Бегбедер: И это будет рай! Не знаю, существует ли он, но что касается ада, я уверен: это XXI век.

Ди Фалько: Думаю, ад существует на том свете, ибо верю, что Бог уважает мою свободу, в том числе и свободу Его отвергнуть. Но надеюсь, в аду не слишком многолюдно.

Бегбедер: А мне казалось, там полным-полно народу.

Ди Фалько: Нет, ведь Христос прощает грехи, исключая только один, который я уже называл, – отрицание Бога: «Я уверен, что Бог есть, и отвергаю Его».

Бегбедер: Тогда где место Гитлера – в аду или в раю?

Ди Фалько: Ответ на такой вопрос не в моей компетенции. Сие ведомо одному Богу. Но если я должен высказать свое мнение, то Гитлера я вижу скорее в аду, ибо так отрицать человека значит тем самым отрицать Бога.

Бегбедер: Другими словами, если вы добры, вы окажетесь в дивном уголке среди ангелов и возвышенных созданий, а если злы – вас будут поджаривать на вертеле в таком месте, где еще хуже, чем на земле. Опять морковка и палка!

Ди Фалько: Речь идет не о месте, а о состоянии. Не стоит представлять себе рай в виде мифического сада наслаждений – скорее это бесконечное блаженство, обретенное человеком после его воскресения в близости к Богу. То же относится к аду – забудь реалистический образ, с помощью которого люди воплощали свое представление об аде, например, в живописи. Ад – не наказание, которое Бог якобы налагает на людей. Так нам напоминают о свободе выбора, о том, что мы должны совершить над собой некие усилия, чтобы возвыситься, а не совершая их, мы теряем все, что могли бы приобрести, если бы стали лучше. Итак, не Бог отвергает нас. Речь идет о нашем самоустранении, оно и отдаляет нас от Бога.

Бегбедер: Мне все-таки нравятся образные представления. По-моему, они интересны в литературе, опять-таки у Данте, конечно. Если бы никто не представил в своем воображении столь невероятное понятие, мы лишились бы множества изумительных стихов.

Ди Фалько: Определение Бога – любовь, а она может только прощать, едва заблудший признает свою ошибку. Нет любви без прощения. Одно неотделимо от другого. Разве не говорит Христос о Марии Магдалине: ей многое простится, потому что она много возлюбила.

Бегбедер: У меня есть земное предощущение того, что меня ждет: в иные дни ад для меня – это я сам!

Ди Фалько: В таком случае нас много. Думаешь, со мной этого не бывает? Важно помнить, что сказано в Евангелии. Главное в глазах Божиих – братство, внимание к другим: «Ты страдал, и я пришел к тебе».

Бегбедер: По-твоему, Бог на небесах?

Ди Фалько: Это тоже образ, который означает, что Бог нам недоступен и неподвластен. Быть одесную Бога – значит быть рядом с Христом, близко к абсолютному будущему человека.

Бегбедер: Следовательно, благодаря прощению огромное большинство должно стать одесную Отца. Это обнадеживает. Значит, добро, зло – понятия довольно относительные, поскольку все сотрется, когда мы поднимемся туда. Тут есть определенный риск, ведь зло нередко выглядит более соблазнительным, забавным и живым, может быть, даже более творческим, чем добро. Несчастье, многое открывая нам в самих себе, плодотворнее, чем счастье. Так и рай: если обратиться к традиционным его изображениям, это должно быть скучнейшее место, а в аду, наверное, «горячо»!

Ди Фалько: Делить людей на «добрых» и «злых» немного наивно, но если я правильно понял, ты хочешь сказать: не стоит быть добрыми, тогда мы рискуем стать счастливыми!

Бегбедер: Нет! Андре Жид говорит, что хорошей литературы не создать с добрыми чувствами. Будем злыми, раз уж нам все равно придется быть несчастными!

Но как добрый католик – например, ты – противостоит смерти?

Ди Фалько: Как все священники, я сталкиваюсь с ней чаще, чем простые смертные. Но мы не привыкаем к смерти (хотя кто-то может так подумать). Мы принимаем ее не без боли, не без протеста, потому что мы тоже люди и так же ее боимся. Но когда я думаю о смерти и Воскресении Христа, я получаю ответ. Церковь поддерживает христианина в течение его земной жизни, она будет провожать его до самого перехода в царство Отца. Мы достигаем полноты в абсолютной Божественной любви, в царстве Божием. В смерти мы полностью отдаем себя Богу, как это сделал Христос, а Воскресение приводит нас к полному и окончательному союзу с Богом.

Бегбедер: Итак, Воскресение дает христианам утешительный ответ на вопрос о смерти. Но до того есть жизнь, рождение. Мне вспоминается одна фраза Бодлера: «Мы можем смотреть в лицо смерти; но, зная, что такое человеческая жизнь, как знают это сегодня некоторые из нас, кто мог бы не содрогнуться, не опустить глаз, узрев час своего рождения?» Эта мысль подсказывает мне следующий вопрос, и он кажется гораздо существеннее: разве не ужасен сам факт нашего пребывания здесь? И далее, вопрос, над которым я часто задумываюсь, – в нем, может быть, объяснение той жизни, которую я беспощадно растрачиваю: почему мы не бессмертны?