Стихотворения - Александр Сергеевич Пушкин

кругом,

В лугах, у речки, над холмом,

В саду под сенью лип домашней.

Когда померкнет ясный день,

Одна из глубины могильной

Так иногда в родную сень

Летит тоскующая тень

На милых бросить взор умильный.

1825 г.

Арион

Нас было много на челне;

Иные парус напрягали,

Другие дружно упирали

В глубь мощны веслы. В тишине

На руль склонясь,

наш кормщик умный

В молчанье правил грузный челн;

А я — беспечной веры полн, —

Пловцам я пел… Вдруг лоно волн

Измял с налету вихорь шумный…

Погиб и кормщик и пловец! —

Лишь я, таинственный певец,

На берег выброшен грозою,

Я гимны прежние пою

И ризу влажную мою

Сушу на солнце под скалою.

1827 г.

…8 сентября они прибыли в Москву прямо в канцелярию дежурного генерала, которым был тогда генерал Потапов, и последний, оставив Пушкина при дежурстве, тотчас же известил о его прибытии начальника главного штаба барона Дибича. Распоряжение последнего, сделанное на самой записке дежурного генерала и показанное Пушкину, гласило следующее: «Нужное, 8 сентября. Высочайше повелено, чтобы вы привезли его в Чудов дворец, в мои комнаты, к 4 часам пополудни». Чудов или Николаевский дворец занимало тогда августейшее семейство и сам государь-император, которому Пушкин и был тотчас представлен, в дорожном костюме, как был, не совсем обогревшийся, усталый и, кажется, даже не совсем здоровый…

П. В. Анненков

…Государь долго говорил со мною, а потом спросил: «Пушкин, принял ли бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?» — «Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем».

А. С. Пушкин

(в передаче А. Г. Хомутовой)

…В 1827 г., когда Пушкин пришел проститься с А. С. Муравьевой, ехавшей в Сибирь к своему мужу, Пушкин сказал ей: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое общество: я не стоил этой чести».

И. Д. Якушкин

«Во глубине сибирских руд…»

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,

Надежда в мрачном подземелье

Разбудит бодрость и веселье,

Придет желанная пора:

Любовь и дружество до вас

Дойдут сквозь мрачные затворы,

Как в ваши каторжные норы

Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

1827

…По рассказу Арк. Ос. Россета, император Николай на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его между прочим: «Что же ты теперь пишешь?» — «Почти ничего, ваше величество: цензура очень строга». — «Зачем же ты пишешь такое, чего не пропускает цензура?» — «Цензура не пропускает и самых невинных вещей: она действует крайне нерассудительно». — «Ну, так я сам буду твоим цензором, — сказал государь. — Присылай мне все, что напишешь».

Я. К. Грот

…Пушкин очень переменился и наружностью: страшные черные бакенбарды придали лицу его какое-то чертовское выраженье; впрочем, он все тот же, — так же жив, скор и по-прежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и размышлению…

П. Л. Яковлев,

брат лицейского товарища Пушкина, 21 марта 1827 г.

Друзьям

Нет, я не льстец, когда царю

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:

Он бодро, честно правит нами;

Россию вдруг он оживил

Войной, надеждами, трудами.

О нет, хоть юность в нем кипит,

Но не жесток в нем дух державный:

Тому, кого карает явно,

Он втайне милости творит.

Текла в изгнанье жизнь моя,

Влачил я с милыми разлуку,

Но он мне царственную руку

Простер — и с вами снова я.

Во мне почтил он вдохновенье,

Освободил он мысль мою,

И я ль, в сердечном умиленье,

Ему хвалы не воспою?

Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:

Он горе на царя накличет,

Он из его державных прав

Одну лишь милость ограничит.

Он скажет: презирай народ,

Глуши природы голос нежный,

Он скажет: просвещенья плод —

Разврат и некий дух мятежный!

Беда стране, где раб и льстец

Одни приближены к престолу,

А небом избранный певец

Молчит, потупя очи долу.

1828 г.

Песни родины

…Я далеко не восхищаюсь всем, что вижу вокруг се бя; как литератор я раздражен, как человек с предрассудками — оскорблен, но клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какую дал нам Бог.

…Что касается до нашего исторического ничтожества, то я решительно не могу согласиться с вами. Войны Оле га и Святослава, даже войны удельных времен — что это, как не та жизнь, полная отважного кипения, суровой и бесцельной деятельности, которая характеризует юность всех народов. Татарское нашествие есть печальная и великая картина. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (единству России, разумеется), оба Иоанна, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре… Что? И это все не история, бледная и полузабытая греза? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история? А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж? И, положа руку на сердце, неужели вы не находите чего-то внушающего уважения в нынешнем состоянии России, чего-то, что изумит будущего историка?

А. С. Пушкин — П. Я. Чаадаеву,

19 октября 1836 г. (Оригинал по-французски)

«Два чувства дивно близки нам…»

Два чувства дивно близки нам —

В