Маша и Медведев - Инна Туголукова

— Старик?!

— Нет, нет! Совсем другое…

— Тогда быстро в дом, а то дело плохо кончится. — Он взял ее ледяную руку и повел в избушку. — На ваше счастье, я сегодня печь истопил.

— А я испугалась, что вас нет, просто похолодела от ужаса.

— Да, я чувствую, — улыбнулся Медведев. — Руки как у Снегурочки. — И пояснил: — Когда Чарли чует чье-то присутствие, мы в лес уходим посмотреть со стороны, что за гость пожаловал… Как же вы так легкомысленно оделись?

— Дождевик разорвался, а зонтик я не взяла…

— Зонтик в лесу вещь, конечно, необходимая… — Он распахнул дверь избушки и посторонился, пропуская Машу. — Сейчас зажгу коптилку, а вы быстро раздевайтесь — разотру вас спиртом.

— Но как же… — растерялась Маруся. — Может быть, лучше выпить?..

— Давайте-давайте! На войне как на войне. Если, конечно, не хотите схватить воспаление легких.

— А может, я сама разотрусь? — предложила Маруся, тщетно пытаясь стянуть сочащийся водой, прилипший к телу свитер.

Медведев решительно шагнул к ней и, ловко стаскивая замызганные джинсы, посоветовал:

— Относитесь ко мне, как к доктору.

— Хорошо, — пролепетала Маруся и закрыла глаза.

— Маша, ну что вы как ребенок, ей-богу! Забирайтесь на печку, я там матрас расстелил.

Ах, какое же это было наслаждение — растянуться на горячем тюфячке, туго набитом душистым сеном, вдыхая жаркий воздух, напитанный дымком прогоревших березовых поленьев, сухой травы и ни с чем не сравнимым духом завяленных в русской печи белых грибов!

Гармонию нарушил резкий запах спирта, и в следующую секунду Маруся почувствовала на спине Митины ладони. Он энергично растер ее, убрал с шеи густые влажные волосы, чтобы помассировать плечи, и вот этот-то, казалось бы, совсем невинный жест настроил Марусю на совершенно иную волну.

А Митя и не предполагал, что после вынужденного многомесячного воздержания готовит себе такое серьезное испытание. Но, глядя на изящные линии обнаженного Марусиного тела, думал совсем о другой женщине — об оставленной в Москве Нинели.

— Ну вот, — сказал он бодрым голосом. — А вы боялись. Ложитесь на спину.

Маруся повиновалась, не открывая глаз и вся покрывшись «гусиной кожей».

— О! — забеспокоился Митя. — Как вы замерзли! Это из вас холод выходит… — И принялся за дело с удвоенной энергией.

Но постепенно его движения становились все медленнее, и Маруся чувствовала, как просыпается, нарастает в ней та самая темная, неуправляемая сила, первобытная страсть, которую или утолить, или умереть.

И Митя, читая немой призыв на ее изменившемся лице, стараясь не смотреть больше на напрягшееся, вздрагивающее под его пальцами тело и гоня искушение, весело сказал, готовясь спрыгнуть с лавки, на которой стоял:

— Ну, вот и все. Сейчас укутаю вас одеялом, напою чаем…

Но тут Маруся открыла глаза, и он осекся, замер, погружаясь в их бездонную потемневшую глубину.

— Здесь так жарко, на печке, — прошептала она, — просто невыносимо. Я вся горю… — И, приподнявшись, больше не стесняясь своей наготы, протянула руки.

Он подхватил ее под мышки, помогая спуститься с печи, и уже не выпустил из своих рук. И в этой маленькой, затерянной в дремучем лесу избушке, на жестком топчане, в неверном свете керосиновой лампы Маруся испытала неведомое доселе наслаждение: так сладок был этот чужой, запретный, вымечтанный ею и дерзко украденный плод.

Собаки спали, свернувшись у порога клубками, стучал по крыше дождик, за маленьким окошком шумел заблудившийся в лесу ветер, а Маша, изнемогая от нежности к незнакомому, придуманному в тягостном одиночестве мужчине, не могла утолить своей страсти, все ластилась к нему доверчивой теплой кошкой, пока он, слегка ошеломленный ее пылкостью, не спросил:

— Так что же за беда у вас приключилась?

— Господи! — ахнула Маруся. — Как же это я… — И подробно описала все события минувшего дня.

— Вот, значит, какой расклад получается, — задумчиво проговорил Митя. — Ну что ж, поеду в Москву. Раз они знают, что я жив, сидеть здесь не имеет никакого смысла — надо действовать. А там уж куда кривая вывезет… Вот что, Маша, — повернулся он к ней. — Мы сейчас пойдем в Жажелево — это ближе, чем в Новишки. Там у меня батюшка знакомый, отец Евгений. Он поможет тебе добраться до дома.

— А ты?..

— Я поеду в Москву. Может, рановато это делать, но выбирать не приходится.

— А как же… — Она хотела сказать «я», но сказала: — Чарли…

— Поедет со мной…

Прошел август. Василий Игнатьевич несколько раз звонил Мите из Вознесенья. Дела у того шли неплохо, даже лучше, чем можно было ожидать.

Маруся работала в школе, учила первоклашек. Вставала в шесть, завтракала и выходила на проселок, где уже ждали Юрка и еще одна девочка из Сельца, Галя Сидорова — вместе шли в Вознесенье.

Директор школы снабдил ее множеством методичек, которые по нынешним временам не пишет разве что ленивый, и Маруся добросовестно изучала весь этот разнообразный педагогический опыт, дивясь, какие противоречивые, а порой и прямо противоположные суждения высказывают ученые мужи и дамы.

В классе у нее было двенадцать учеников: пять из Вознесенья да семеро набралось по окрестным деревням. И Маруся, первое время со страхом входившая в класс, успокоилась и полностью освоилась со своей новой ролью. Теперь, открывая дверь, она улыбалась, и двенадцать забавных мордашек расцветали ей навстречу ответными улыбками.

Главным ее помощником на правах старого знакомого был, конечно, Юрка. Он и здесь все знал и щедро делился неистощимыми запасами своей неизвестно где и как полученной информации.

— Марь Сергевна, — сказал он ей как-то ясным солнечным утром бабьего лета, шагая рядом по убегающему вдаль проселку среди пустых желтых полей, — а вас сегодня директор пошлет в восьмой «Б» на третьем уроке, а мы на физкультуре будем в длину прыгать.

— С чего это ты взял?

— Знаю. У них учительница по литературе грибами отравилась. Ее в больницу отвезли, почитай всю ночь несло. А на самом деле, я думаю, она водки паленой выпила — к ней вчера хахаль из Савина приезжал.

— Ты-то откуда знаешь?

— Да уж знаю. Все говорят…

— Да, — авторитетно подтвердила Галя Сидорова. — У нас тоже говорили. Он палатку держит на вокзале. Там хорошего не продадут.

Маруся только головой покачала: ну что тут скажешь?

— Я вас, Марь Сергевна, предупредить хочу, — продолжил между тем Юрка. — Там у них в восьмом «Б» Синюхин учится. Он, это, трудный подросток. Может, он, конечно, и в школу не придет — он редко ходит. А так от него все учителя плачут.