Последняя лошадь - Владимир Кулаков

– Люблю!

– Громче!

– Люблю-у!

– Ещё громче, чтобы небо услышало!

– Люблю! Люблю! Люблю-у! Небо, слышишь? Я её люблю-у!.. – Пашка в каком-то радостном исступлении орал, как ненормальный.

Они собрали толпу зевак. Некоторые из них крутили пальцем у виска, другие бросали шутливые реплики, подзадоривая.

Валентина прошла около тридцати шагов, задавая один и тот же вопрос. Пашка с удовольствием отвечал одно и то же…

Тут подъехала патрульная милицейская машина, и их выступление прервалось. Раздались громкие аплодисменты, свист. Валентина спрыгнула с парапета и, сияя улыбкой, подняла руку в комплименте, как это делала на манеже после исполненных трюков.

– Мадам! – сержант галантно открыл дверцу жёлто-синих «Жигулей» с мигалками на крыше. – Продолжим представление в нашем цирке, здесь недалеко. И вас, молодой человек, тоже приглашаем…

Пашка с облегчением выдохнул, что всё закончилось, пропустил хохочущую счастливую Валентину и сам сел на заднее сидение.

– Ну, и откуда вы такие смелые и дерзкие? – милиционеры повернулись с передних сидений и с любопытством стали рассматривать необычных нарушителей правопорядка. Сами они были чуть старше Пашки и Валентины.

– Из цирка. Домой шагали…

– Ну, насчёт шагали – мы видели. Что, так представление москвичей на вас подействовало? Я тут был днями на Фонтанке, смотрел, тоже впечатлило!..

– А что вам больше всего понравилось в программе? – Валентина вперила свой гипнотический взгляд в сержанта.

– Ну, там животные всякие, клоун. Ага, это, воздушный полёт! «Ангелы» кажется. Там ещё девушка была такая – супер! Чем-то на вас похожа…

Валентина скромно опустила глаза и заиграла загадочной улыбкой.

Пашка с лицом заговорщика потыкал пальцем в сторону Валентины. Сержант не сразу понял намёк:

– Чё?

– Это она…

– Да ладно!.. Это, чё, мы арестовали циркачей?

– Цирковых, ну в смысле – артистов цирка, так у нас говорят…

– Не, ребята, правда, что ли? Слушай, парень, а я вспомнил, ты же жонглировал кольцами, точно! Славик! – он обратился к своему сослуживцу, который сидел за рулём. – Я их узнал, они в самом деле из цирка! Ну, дела! Так вы что, местные?

– Бабушка на «Ваське» живёт. У меня там прописка. Он москвич, – соврала арестованная. – Дома бываем редко. Вот, повезло с гастролями! – Валентина стрельнула глазками. Сержант чуть не задохнулся…

– Ладно, раз такое дело! Участок отменяется, называйте адрес, мы вас сейчас, как земляков и дорогих гостей, с ветерком! Славик, разворачивайся, а то скоро мост разведут! Мы тоже кое-что можем!..

Милицейские «Жигули», включив мигалки и сирену, рванули с места на разворот, визжа всеми четырьмя шинами. Васильевский остров вскоре распростёр свои вечерние объятия, замелькав знакомыми линиями кварталов, дремавших в белых ночах…

Мать Валентины жила в старинном доме на Пушкарской в роскошной квартире с высокими сводами, которые украшала золотая лепнина. Здесь было пиршество старинной мебели, барельефов, плафонов и античных панно. Лестничные марши просторной парадной украшали кованые вензеля дубовых перил. Витражи широких окон играли разноцветными зайчиками на этажах, компенсируя скупое солнце Петроградской стороны. Дом был полон холодного величия и красоты, соответствуя статусу Народной артистки, которая здесь проживала.

Пашка робел, приходя сюда. Всякий раз нужно было скользить по натёртому паркету в мохнатых домашних тапочках, церемонно пить чай из старинного фарфора и многозначительно молчать под насмешливыми взорами Валентины и её матери. Им явно нравилось наблюдать, как Пашка смущается, рдеет щеками и мочками ушей. Каждый раз он чувствовал себя не в своей тарелке. Здесь хотелось говорить шёпотом и ходить на цыпочках. Он вдруг казался себе маленьким, каким-то чужеродным и никчёмным в этом доме-музее.

То ли дело их коммуналка на Васильевском! Тут долгие, желанные посиделки с чаепитием и душевными разговорами в обществе улыбчивой и добрейшей Инны Яковлевны, бабушки Валентины, как правило, заканчивались глубоко за полночь. Они наполняли их жилище каким-то волшебным светом. Здесь, в некогда просторных комнатах, чувствовалось душевное раздолье, праздник и какая-то безотчётная радость. Эти стены, видимо, согревались солнцем молодости, любви, доброты и ещё чего-то очень Важного, что составляет человеческую жизнь. Что это такое, как оно выглядит, никто никогда не видел. Но отсутствие Этого ощущал каждый…

– …Опомнись! О какой свадьбе ты говоришь! Валентина! Ты бредишь! Что этот провинциал может тебе дать? Он же не в состоянии тебя обеспечить! Ему ещё самому нужен слюнявчик! Когда этому юноше ещё окажется по силам подарить тебе такую квартиру, как у меня? Через сколько лет вы почувствуете, что крепко стоите на ногах? Тебе нужен мужчина состоятельный, уважаемый, серьёзный! Сколько той молодости! Твоя красота – это валюта! Её надо использовать по полной…

– Я, мамочка, не магазин «Берёзка», где можно за валюту что угодно купить или продать! И мне не нужен серьёзный и состоятельный. Мне нужен мужчина, который меня любит и которого люблю я. А денег нам хватит. Я молода, но в цирке уже имею имя. У меня «персоналка», и у него неплохая ставка. Для двоих – за глаза! Пашенька – уникальный жонглёр! Он только начал. Через какое-то время у него всё будет круче, чем у меня! Главное, что уже есть сейчас, – он настоящий мужик! Во всех отношениях!..

– Не летай в облаках, Валентина!

– Летать в облаках моя профессия, мама! Правда, для этого нужны крылья, а не… желудок! О котором ты сейчас говоришь…

– Ну-ну!.. Блажен тот, кто верует… Я видела сотни судеб, которые начинались вот так же, с крыльев и чистых стремлений. Потом они разбивались о стену бытовых проблем.

– Я не хочу, дорогая моя мамочка, как у тебя: иметь хоромы и жить в одиночестве. Мне хватает, как ты любишь говорить, цирковых «ночлежек» и бабушкиной коммуналки, где комфортно, светло и радостно!

– Я не живу в одиночестве, у меня масса поклонников и друзей.

– Я не говорю о твоих любовниках, я говорю о настоящей любви! Ты сколько раз была замужем? Почему же ты, в конце концов, одна?

– Потому что… – у матери Валентины дёрнулись веки, задрожал подбородок, но она быстро взяла себя в руки, ответила спокойно и чётко: – Я не встретила такого мужчину, как твой отец… Как говорила Айседора Дункан: «Ни одна женщина ещё не рассказала всей правды о своей жизни!..»

– Так расскажи! Может, пришло время? Что же тебе помешало жить с моим отцом? Быт?

– Не только… Быт, конечно, тоже. Да, я ненавидела жить в гостиницах и толкаться на кухнях с цирковым бабьём! Я не могла найти с ними контакта, да и не хотела! «Primatus primitivo!» – как мне тогда казалось… Вечно кочующие, скачущие-прыгающие, живородящие… Это сейчас, по прошествии многих лет, я осознала, что цирковые – люди особенные, ни на кого не похожие. Подчас гораздо лучше и умнее многих. Но тогда я никак не могла привыкнуть к постоянным переездам, неустроенности, вечно рваному репетиционному трико твоего отца, бесконечным его травмам, к проблемам с нехваткой средств, ругани по размещению в гостиницах. К этому отупляющему однообразию происходящего, где менялись только названия городов! Я спасалась только в любви, в объятиях твоего отца. Но так долго продолжаться не могло. Этого оказалось мало для жизни! Для жизни страдающей Женщины!.. Когда появилась ты, стало легче. И ещё труднее… Я поняла, что гибну!.. Два с лишним года тоски и одиночества!.. Однажды, когда отец вернулся из Австралии, у меня уже была другая жизнь. Другой… Развелись… Потом много раз возвращалась к нему, он ко мне. Снова расставались. Мы много лет не могли оторваться друг от друга, как расколотый надвое материк… Твой отец не только удивительный мужчина. Он потрясающий человек! Но он не мог ради нас с тобой бросить цирк, а я не хотела снова потерять театр и свою свободу… Вот тебе моя исповедь и вся правда, доченька! – последнее слово она произнесла без ласки в голосе, скорее как-то холодно, с обидой, в которой проглядывались рожки зависти и ревности. – Запомни! Страшно одиночество! Но ещё страшнее одиночество вдвоём…