Небесная подруга - Джоанн Харрис

Элис снова взглянула на часы.

— Ну что ж, — произнесла она. — Если это все…

— Все? — переспросил преподобный. — Да, пожалуй… Не считая того, что шутники обманулись. Бедный старый дядя Дэн…

— Обманулись?

— Ну, его там нет, — пояснил преподобный Холмс. — Тот, кто хотел его выкопать, ничего не нашел. В гробу лежат шкатулка и несколько безделушек.

При виде ошеломленного лица Элис (ей уже не хотелось уходить) Мартин с извиняющейся улыбкой кивнул.

— Я же сказал: он был безумен.

— Но где же он?

Преподобный рассмеялся, на этот раз очень тихо.

— Здесь. Прямо здесь, в церкви. Его кремировали, а потом замуровали в восточной стене, за декоративной дощечкой. Так он завещал. Мой отец счел необходимым выполнить последнюю волю брата, даже… такую странную. — Он снова помолчал, затем пробормотал: — Забавно, но он, выходит, не зря спрятался.

— Почему?

«Зачем я выслушиваю какой-то бред? — в отчаянии думала Элис. — Давно пора уходить!»

— Потому что именно этого он и боялся, — терпеливо объяснил священник. — Что его выкопают. — Он пожал плечами. — Бубнил о том, что его вытащат из могилы, понимаете ли, и используют для чего-то… Зачем это сделали сейчас, через столько лет, не пойму. Бедный старик. — Он повернулся к Элис. — Взгляните туда.

Элис посмотрела, куда викарий указал пальцем, и не заметила ничего особенного.

— Вглядитесь, — настаивал преподобный. — Видите медную табличку?

Элис шагнула вперед, присмотрелась, сделала еще шаг. Да, теперь она видела табличку, вмурованную в стену на высоте восьми дюймов над полом. Табличка была очень маленькая, покрытая зеленоватой патиной. Элис наклонилась, обвела надпись пальцем и почувствовала нарастающее беспокойство. Простые буквы, глубоко врезанные в металл, складывались в слова: «СПАСИ И СОХРАНИ».

И все. Ни имени, ни даты. Несколько секунд Элис размышляла, не сочинил ли священник эту историю, чтобы задержать ее подольше. «Спаси и сохрани» — от чего? Элис даже не знала, законно ли это — замуровывать покойника в стене церкви. Она снова осмотрела табличку, потерла ее пальцами и поморщилась, испачкав руку.

— Здесь он и лежит, — подал голос преподобный Холмс. — То есть здесь лежит его прах, конечно же, и его… э-э… бумаги. Он был, видите ли, писатель… в былые годы. Довольно известный в своей области. Рукопись похоронили вместе с ним. Хотел бы я знать, о чем он там писал.

Элис не слушала. За табличкой в стене скрывалась тайна. Эта история будоражила воображение, как судьба женщины, упокоившейся под надгробием с надписью «То, что во мне, помнит и никогда не забудет».

Вдруг Элис отшатнулась от таблички как ужаленная. Преподобный Холмс стоял позади нее, и на его добродушном лице отразилась тревога.

— С вами все в порядке?

Элис кивнула. Что происходит? Она на миг провалилась в какую-то иную реальность и почти увидела, почти поняла нечто невероятно, ошеломляюще важное… Не в первый раз за последние несколько дней она засомневалась в здравости собственного рассудка. Несомненно, там был мужчина… Пахло, как в цирке… и свет изменился. И Элис ощутила сильнейшее желание вырвать из стены табличку, расшатать камни… Найти, увидеть…

— Все в порядке, — сказала она. — Это было очень интересно. Я и не думала…

Она говорила бессмысленные слова, однако этого было достаточно, чтобы собраться с духом и задать вопрос, который она так хотела задать.

— Скажите, вы знали девушку по имени Вирджиния Эшли? Рыжая, стройная, очень красивая. У нее был друг, мужчина с длинными темными волосами, собранными в хвост… Он носил черный плащ. Вы не видели их поблизости?

Преподобный Холмс ненадолго задумался.

— Кажется, нет, — ответил он наконец. — Но я не уверен… Понимаете, память меня подводит. Забываю лица… Рыжая? Нет. Но я поищу ее, если она ваша подруга. Как, вы сказали, ее зовут?

— Нет, не надо, — отозвалась Элис. — Это пустяки. Я просто предположила, что вы могли бы ее знать. А теперь мне пора. Спасибо вам большое.

С этими словами она повернулась, вышла из церкви и почти бегом покинула кладбище. Следы ночного происшествия были убраны, осталось лишь опрокинутое надгробие да несколько бессмысленных каракулей, сделанных красной краской из баллончика. Луг за оградой озаряло яркое солнце, и путь через поля до Кембриджа так сильно отличался от дороги, проделанной во сне, что Элис почувствовала себя лучше. Нет, это точно был сон. Даже следы через пшеничное поле (три цепочки рядом и четвертая поодаль, осторожно петляющая по краю в тени) наверняка оставлены кем-то другим.

И пока Элис шла к городу, какая-то тень тихо проскользнула в церковь и помедлила у входа в ризницу. Свет из витражного окна бросал разноцветные блики на яркие волосы прихожанки. Несколько мгновений она созерцала священника, молча стоявшего у алтаря, затем почти бесшумно направилась к нему. Ее туфельки без каблуков едва касались каменного пола, пока она с кошачьей грацией бежала к алтарю. Когда она приблизилась, огонь лампады погас, но священник этого не заметил.

Роберт был моим давним, лучшим и единственным другом. На два года старше, он в свои двадцать семь казался таким взрослым и опытным, будто вырос в другом мире. Он побывал на войне (меня признали негодным к службе из-за плохого зрения) и вернулся после сражения при Эль-Аламейне, раненный шрапнелью в ногу. Роберт прихрамывал при ходьбе, и в моих глазах это выглядело очень стильно. Я отдал бы все, лишь бы стать похожим на него: красивым и популярным, настоящим военным героем. Он имел все качества, какие я ценил и хотел перенять. Он был высокий, выше меня, и гибкий; он не выглядел нелепо даже в мешковатых костюмах и пальто, которые обычно носил. Прядь каштановых волос небрежно спадала на глаза, ясные и чуть насмешливые. Роберт изучал английскую литературу. Война заставила его прервать занятия, однако он привил мне интерес к Китсу, Россетти и Суинберну. Он курил крепкие сигареты, подолгу сидел в многолюдных кофейнях и пил одну чашку черного кофе за другой, разглагольствуя о литературе. Я читал его работы: они были полны юношеского задора, резких высказываний, а порой мягкой самоиронии. Я не сомневался в том, что в один прекрасный день книгу моего друга опубликуют, и следил за его достижениями с гордостью и уважением, но без малейшей зависти. Зависть пришла позже, вместе с Розмари.

Я не мог скрыть недавние события от Роберта, как не мог перестать дышать. Конечно, я открылся ему. Он принял это свидетельство моего уважения как должное, с легким оттенком снисходительности. Я никогда не обижался на это — мне льстило, что он предпочитает мое общество другим компаниям. Я поведал о своих чувствах, ожиданиях и даже мечтах — обо всем, что в те дни связывал с Розмари.

Роберт сидел в кафе, как обычно, пил кофе и читал книгу. У меня, наверное, был жалкий вид: я не спал всю ночь, костюм был помят, глаза слезились, волосы растрепались. Кроме того, я простудился после прыжка в реку — в горле першило, суставы ныли. Я уже говорил вам, что отнюдь не являюсь человеком действия. Когда я вошел, Роберт небрежно улыбнулся и затушил сигарету в мраморной пепельнице. Отложил книгу («Вести ниоткуда» Морриса), подозвал официантку, попросил принести еще один кофейник и чашку.