Фокус - Артур Миллер

Оглядываясь на те дни, когда он искал работу, он не мог ясно вспомнить, произошло ли что-нибудь в среду, четверг или понедельник. Дни прошли, их очертания и краски теперь смешались и были одинаково серыми.

Только пятница была отчетлива. В пятницу случилось нечто ужасное.

Первые признаки страха принес ветер, когда он выходил из дома. Хотя была все еще середина лета ему неожиданно, на мгновение показалось, что настала осень. Он представил, что скоро пойдет снег. Движение воздуха вызвало страх, что он и в самом деле может так и проходить все лето без работы. Зимой не уговоришь себя, что ты в отпуске. Когда станет холодно, нельзя будет бродить по улицам как сейчас.

Как будто для того, чтобы избавиться от этой мысли он завернул в кафетерий и взял пирожное, чашку кофе и стакан воды и сел за стол. Прожевывая вязкое пирожное, он протянул руку за стаканом воды. Он толкнул стакан внешней стороной руки, и тот упал со стола.

Увидев, что произошло, он тут же вынул свежий носовой платок и, вежливо улыбаясь, предложил его сидящей рядом дородной женщине, чьи чулки оказались забрызганы. Ее глаза поднялись на него – глаза, которые превратились в металл сразу, как только она увидела. Его извинения застряли у него в горле, прежде чем проклятие округлило ее губы. Как будто порыв леденящего ветра подул от нее, и он почувствовал, что ему пришлось бы закричать, чтобы через остекленевшие глаза добраться до ее человеческой сущности. Он продолжил есть, оставив стакан на полу, а ее с ее бормотанием.

Поднимаясь, чтобы уходить, он посмотрел на молодого человека за другим столом, который наблюдал за ним, но с чьим взглядом он не отваживался встречаться, пока не будет готов уйти. Глаза молодого человека излучали такое же надменное сияние и Ньюмен, как будто спеша по делам, поспешил выйти, его сердце колотилось.

В этот день, идя по улице, он не мог успокоить дрожь в теле, как только его начинало преследовать ощущение враждебности. Не то чтобы здесь, или там, ни на этом углу, ни на том, но намек на встречном лице, или необычный взгляд человека выходящего из магазина. Водитель грузовика, проклинавший спустивший скат, каким-то образом проклинал и его. Нелепо… и все же. Совершенно нелепо и совершенно очевидно.

В этот вечер он приехал домой на подземке. Удивительно, но теперь ему нравилась заполненная по вечерам подземка. Он садился на идущий без двух минут пять поезд и занимал сидячее место, а затем на последующих остановках в вагон вваливались люди и, обступив, закрывали его. И сидя там в этот вечер, он позволил себе забыться, рассматривая узоры платья женщины, которая стояла ближе, чем в полуметре от его лица и в своем уединении он все понял. Те компании, которые он посещал, не могли не иметь вакансий. Шла война. Кадровики пользовались особым спросом, потому что компании нанимали тысячи рабочих. Но для него был только отказ с вежливой улыбкой. Потому что он говорил с такими же кадровиками, людьми, которые имели такие же инструкции, что и он, когда работал у Гаргана. И они так же тщательно сортировали людей как когда-то и он. Правда состояла в том, что он больше никогда не будет кадровиком. Это было его единственной гордостью в жизни, то, что дало ему возможность не жениться, и этой работы у него уже никогда не будет; это волнение при приеме на работу и чувства ответственности никогда не охватит его. Господи, кем же он может работать теперь, в его возрасте? Он подумал о том, чтобы пойти на какую-нибудь работу на завод. Или просто наняться служащим, или что-нибудь в конторе, или кем-то… Он не может, он просто не может. Он был кадровиком, был…

Шестым чувством пассажира подземки он почувствовал приближение своей станции и попытался подняться. В былые времена, если пассажиры не пропускали его к выходу он, имитируя возмущение, прокладывал себе путь. Теперь он весьма вежливо прикасался к руке преграждающего путь человека, чтобы привлечь его внимание – и уже само это действие расстраивало его. Поезд замедлил ход, и толпа нажала на него сзади. Поезд остановился. Двери раздвинулись. Его лицо прижалось к спине стоящего впереди человека. Какое-то мгновение он не мог вдохнуть и почувствовал, что может разрыдаться, а ему нужно было выходить. Теперь толпа начала двигаться, и приведенный в движение их нетерпением и их желанием добраться домой, он вылетел из вагона и натолкнулся прямо на стоящего напротив двери толстяка. Падая, он шагнул вперед, чтобы устоять и наступил толстяку на ногу, а для того чтобы окончательно удержаться на ногах ему пришлось на мгновение схватить толстяка за лацкан. Толстяк резко оттолкнул его руку, в то время как толпа проносилась мимо. Мистер Ньюмен стоял, тяжело дыша толстяку в лицо, а тот шагнул в двери и, придержав их, процедил сквозь зубы: – Ну что за люди! Когда же вы научитесь себя вести!

Мистер Ньюмен засмеялся, но вместо смеха услышал гневное всхлипывание. Поезд уехал и увез толстяка.

Этим вечером после ужина он снова почувствовал настойчивую необходимость побыть с Фредом. Разделяющие их задние дворы забор был всего в метр высотой, и он перешагнул через него и, спустившись по цементным ступенькам, вошел в цокольный этаж дома Фреда. Фред был там, около верстака, возле него стоял Карлсон. Мистер Ньюмен подошел к ним и остановился, наблюдая за руками Фреда, который устанавливал крохотный бензиновый двигатель в нижнюю часть корабля. Оба казалось, не заметили его прихода. Он решил, что они поглощены моделью.

Установив моторчик, Фред отошел к стулу и сел на него, а Карлсон сел в кресло-качалку и они заговорили о моторчике, и Фред рассказал, сколько требуется горючего, чтобы корабль проплыл пятьдесят метров. Ньюмен продолжал стоять возле верстака. Они даже не сказали ему «привет». Прошло десять минут. Он почувствовал, что краснеет, и вмешался в разговор. Фред поднял голову, бросил на него взгляд и, обнаружив его присутствие, продолжил разговор с Карлсоном, который упорно продолжал смотреть только на Фреда.

Прошло еще несколько минут, и Ньюмен неожиданно поднял голову. – Это не у меня звонит телефон? – сказал он. Все трое прислушались, и он поспешно вышел из подвала.

Наверху в своей комнате он стоял возле окна, глядя через темноту на задний двор. Его брови были нахмурены. Он стал чаще дышать. Потом он лег, оцепеневший, бесчувственный. И, в конце концов, он уснул.

Теперь стоя на верхушке лестницы, он понял, что уже закончил красить ставни. А Фред и Карлсон все еще не вернулись из «Райских Садов» куда они два часа назад пошли за пивом не позвав его с собой, хотя он сидел на веранде в пределах слышимости. В поисках пропущенного неокрашенного пятна Ньюмен пристально осмотрел ставни один раз, потом еще раз. Но вся деревянная поверхность была покрыта свежей зеленью, каждый сантиметр, и на этот раз такого же цвета, как у Фреда и у всех остальных в квартале.

Он больше уже не мог здесь находиться. Перекладины лестницы причиняли боль его ребрам. Он осторожно снял с металлического крюка банку с краской и начал медленно спускаться. Когда его нога коснулась пола веранды, он услышал шум выезжающей из-за угла машины.

С одного взгляда он узнал машину Фреда и занялся опусканием верхней, выдвижной части лестницы. Машина резко остановилась возле края тротуара.