Женское лицо СМЕРШа - Анатолий Терещенко

Увлекалась по молодости нумизматикой, интересовалась историей государственной геральдики, а в сороковом году поступила в Историко-архивный институт, поэтому времени на гульки не было. Войну, как видите, встретила «двойной» студенткой. Отец ушел с ополчением. Студентов сразу же «запрягли» на земляные работы — копку окопов и рытье противотанковых рвов. Глубина рва — три метра, ширина — до десяти. Рыли землю в районах Брянской и Орловской областей. Было очень тяжело работать. Привычек-то к физическому труду никакой. Натирали мозоли на руках до крови. Брезентовых рукавиц хватало всего на несколько дней, а потом они превращались в лохмотья. Голодали, но никто на трудности быта не жаловался, нахлынувшая война обязывала. Трудились не по приказу, а по убеждению. Мы понимали, что своим трудом мы помешаем врагу быстро продвигаться к Москве.

— Дыхание надвигающейся фашистской лавины чувствовалось?

— А как же! Вот один из эпизодов. Во время рытья окопа под Брянском к нам подошли несколько взволнованных красноармейцев и посоветовали сворачиваться, так как немцы уже близко и могут обойти нас.

— Так это же паникеры! — закричал один из студентов.

— Задержать их надо! — промолвила моя подруга.

И вот уже под «лопаточным конвоем» мы привели их к нашему начальнику. Он некоторое время разговаривал с ними наедине, а потом отпустил их, а нам приказал уходить. Мы не шли, а бежали в сторону Брянска. С нами на восток ползли колоны беженцев, разрозненные толпы солдат, ищущих свои части и штабы, табуны скота, перегоняемого с запада на восток. Немецкие самолеты постоянно бомбили и обстреливали эти толпы несчастных. До полсотни километров отдули. На станции Брянск нас посадили в товарные вагоны и направили в сторону Москвы. И снова бомбежки. Повезло, вел состав опытный машинист. Он умело маневрировал: если самолет был над составом, значит, бомба в него не попадет, произойдет перелет, и состав продолжал движение, а когда вражеская машина находилась впереди, машинист останавливал состав, у летчика терялась ориентация.

Добрались домой только 1 октября. Москва стояла на ушах. В середине октября это был уже не город, а настоящий муравейник. Многие москвичи, в том числе и некоторые чиновники, верили, что Москву придется покинуть. Шло повальное бегство на восток.

Столица встретила меня известием — институт эвакуировался. В это же время мы получили от отца «треугольник». В письме он нас подбадривал и утверждал, что Москву Красная Армия не сдаст, и просил не покидать город. Вот так мы с мамой и младшей сестрой и решили остаться в столице.

Я обивала пороги военкомата. Просила отправить меня на фронт. Но вместо этого я вновь оказалась на земляных работах: нас отправили рыть окопы на Воробьевых горах. Трудились там до 25 ноября…

* * *

— Валентина Семеновна, а как вы оказались в сфере интересов органов госбезопасности?

— Через военкомат нашли меня, «образованную», сотрудники НКВД и направили на специальные курсы. После их окончания 10 января 1942 года я прибыла к месту новой теперь уже не работы, а службы в район Волоколамска и приступила к обязанностям старшего контролера отделения «Военная цензура» при особом отделе НКГБ по 20-й армии Западного фронта. Это была старая, как мир, и описанная не раз в литературе служба, её называют «ПК» — перлюстрация корреспонденции. Мы выявляли в письмах факты разглашения и утечки секретных данных, паникерские настроения отдельных граждан, совершенные конкретные преступления и тэ дэ и тэ пэ. По этим данным составляли донесения. Органы особых отделов, а потом СМЕРШа брали таких лиц в проверку или разработку.

— Но, наверное, была в этой службе и другая сторона, составляющая основу объективности для принятия решения командования?

— Конечно, органы военной контрразведки, информируя командование, раскрывало ему глаза на процессы в среде личного состава, происходящие на передовой и в ближайшем от неё окружении.

Правдивые письма солдат и офицеров порой положительно влияли на принятие необходимых решений.

Работать порой приходилось в жутких условиях в блиндажах и подвалах при свете фитиля, горевшего в приплюснутой гильзе. Радовались, когда подключали генератор. Работали по десять-двенадцать часов. У многих сотрудниц стремительно садилось зрение. Надо учитывать, что эти пункты находились в ближнем тылу, почти на передовой. Нас доставали и орудийные снаряды неприятеля, и минометные обстрелы, не говоря уже об авиационных бомбежках.

Пригодилось мне на фронте знание польского языка, который я изучила в Москве через польку-соседку. Когда войска 11-й гвардейской армии 2-го Белорусского фронта вошли в Литву, меня часто привлекали к допросам местных поляков и переводам документов.

В ноябре 1944 года меня отозвали в Москву.

— Встретила вас мама с сестренкой?

— Да! Мама работала всю войну на оборонном заводе. Нахлебались они горя. Приходилось ездить по полям и рыть из-под снега капусту. Со слов мамы, это была радость, когда удавалось раздобыть такое лакомство.

Приехала в военной форме, открыла шкаф, а моего гражданского барахла уже нет. Посмотрела на родительницу, а она мне:

— Валюшенька, проели мы все твои вещи. Обменяли на картофель, иначе бы не выжили. Сказала и заплакала…

* * *

— А как дальше сложилась ваша судьба?

— После войны заочно окончила Историко-архивный институт и была направлена на партийную работу заведующей кабинетом политического просвещения в одно из управлений МГБ СССР.

С образованием КГБ СССР поступила на заочное отделение Высшей партийной школы КПСС для руководящего состава органов госбезопасности.

— Говорят, преподавали там элитарные педагоги, это правда?

— Да, преподавание шло на высоком профессиональном уровне. Приглашались читать лекции крупные ученые, писатели, профессура знатных учебных заведений.

После окончания ВПШ КПСС меня направили работать в ГДР вновь по партийной линии. В 1962 году я уволилась из органов госбезопасности по семейным обстоятельствам.

На пенсии, сложа руки, не сидела. Долгие годы трудилась в Университете марксизма-ленинизма при Московском городском комитете партии, потом в редакции иновещания Комитета по радиовещанию и телевидению СССР…

В конце беседы Валентина Семеновна неожиданно для автора подняла один вопрос, который имеет право на существование.

— Смотрю иногда я на ветеранов, и все они вписаны в рамки участников Великой Отечественной войны. А я бы разделила ветеранов на фронтовиков и участников той страшной бойни. Первые сидели в окопах, с оружием в руках защищали Отечество, а другие в теплых кабинетах обитали и глубоких тылах, однако всех подвели к понятию «участников».

Фронтовики — это элита минувшей войны, и для них льготы должны быть другими.

Потом она вздохнула и заметила:

— Как же мало нас фронтовиков осталось!