Кодекс скверны. Предтеча - Ольга Ясницкая

— Папа? — тихо прошептала Ровена.

Голос вернулся и она повторила, но уже громче:

— Папа! Ты меня слышишь?

Он не ответил. Это не призрак. Воспоминание. Восемьдесят Третья проникла в память.

Разноголосый шепот заполнил бесформенное пространство. Некоторые фразы звучали отчётливо, но отрывками, без какого-либо смысла, другие и вовсе не разобрать.

И вот уже вместо отца перед ней добродушное лицо старой Нанни, которое тут же сменилось на Максиана с хитрой улыбкой на губах. Лица, знакомые и давно позабытые, мелькали одно за одним, словно ветер перелистывал страницы открытой книги. Голова закружилась от мелькающих образов, которые вскоре слились в сплошную белую полосу. В ушах зазвенело от голосов.

— Она слишком мала для такого! — прозвучало вдруг отчётливо, и гомон стих.

Ровена рассматривала застывшее лицо Севира со строгим взглядом из-под нахмуренных светлых бровей.

— Слишком мала… — повторил голос и образ ослепительно ярко вспыхнул.

Она зажмурилась, выждала, пока свет перестанет бить в лицо, а когда открыла глаза, обнаружила, что стоит посреди засыпанной песком площадки. Вокруг неотличимые друг от друга фигуры в чёрной, до боли знакомой, форме. Вдалеке слышны приглушённые крики. Солнце нещадно палит над головой.

Терсентум. Она снова вернулась в тот день.

Ровена медленно повернула голову в надежде увидеть отца. Её догадки подтвердились. Он стоял рядом и молча наблюдал за осквернёнными.

— Папа? — позвала она.

Он не шелохнулся.

— Папа, это я! Прошу, ответь!

— Храни свою тайну или окажешься на их месте, — его голос, подчистую лишённый интонации, звучал неестественно холодно. — Или окажешься на их месте. На их месте!

Последнюю фразу он прокричал и резким, неестественным рывком, обернулся на неё. Ровена едва сдержала крик: багровые, как кровь, глаза сверлили немигающим взглядом.

— Вы осквернённая! — вдруг воскликнул он голосом Восемьдесят Третьей.

Слова прозвучали как обвинение. Ровена вдруг ощутила неистовую злость за то, что та так беспардонно копалась в её голове, заняла место отца, а теперь ещё и упрекает в чём-то.

— Не смей осуждать меня! — она вцепилась пальцами в плечо лжеотца.

Земля под ногами задрожала, песок слился с фигурами в сплошную полосу, которая с бешеной скоростью завертелась вокруг. Пальцы скользнули по воздуху: Восемьдесят Третья куда-то исчезла. Ровена не успела ничего сообразить, как снова очутилась на площадке, точь-в-точь как прежняя, разве что вместо деревянной ограды — каменная, а песок белый, будто снег.

У ног валялся мальчишка, на вид не старше двенадцати. На бритой голове кровоточила неглубокая рана. В отчаянии он вцепился в плечи сидящей сверху девчонки, в которой Ровена сразу же узнала Восемьдесят Третью и тут же с удивлением обнаружила, как отчётливо чувствует всё, что и невольница: пальцы мальчишки, впившиеся в кожу сквозь грубую ткань, ноющую боль в левом боку, хрупкое горло в ладони.

Мальчишка брыкался как мог. Щёку обжёг удар, второй чудом не угодил в правый глаз. Его сопротивление начинало злить: упрямец никак не хотел сдаваться. Крики соратников только распаляли ярость. Она сильнее сжала горло соперника и ощутила приятное покалывание в ладони.

Всё произошло само собой. Она просто открылась зову, а рука стала проводником. Горячей волной хлынула чужая жизнь, наполнила щекочущей лёгкостью, чувством полной неуязвимости, неукротимой мощи.

Мальчишка вскрикнул и попытался вырваться. Поняв, что ему это не под силу, он вытянул дрожащую от слабости руку и поднял три пальца вверх, принимая поражение.

Бой окончен, но жажду уже не остановить. Хотелось ещё и ещё, и пускай только посмеют помешать! Энергия переполняла, опьяняла, вскружила голову. Она неуязвима! Она бессмертна! Никому её не остановить!

Всё это Ровена пропускала сквозь себя, находясь одновременно и в теле Восемьдесят Третьей, и в стороне, как обычный наблюдатель. Она с наслаждением вкушала божественную сладость чужой жизни, принадлежавшей теперь им обеим. В эйфории наблюдала за тонкими струйками крови, сочащимися из глаз Восемьдесят Третьей и думала, что именно так плачут боги.

Боль сотнями острых осколков пронзила тело и её отбросило назад, в непроглядную пустоту. Издалека донёсся едва уловимый щебет птиц. Озорной ветерок коснулся щек, обдав приятной прохладой.

— Принцесса?

Она открыла глаза. Перед ней сидела Восемьдесят Третья. Лицо побледнело, губы пересохли, скулы заметно заострились. Как это знакомо: использование дара отнимает очень много сил.

— Тот мальчик… — Ровена ощутила жуткую слабость и прислонилась к дереву. — Что с ним стало?

Восемьдесят Третья осеклась:

— Я не хотела, чтобы так вышло. Потеряла контроль…

— Не вини себя. Ты была ещё ребёнком. Намного хуже те скоты, которые заставляют детей проливать кровь, — Ровена провела ладонями по лицу. - Но как я вообще там оказалась?

— Могу только догадываться, госпожа. Такое со мной впервые.

Выходит, прикоснувшись тогда к лжеотцу, она попала прямиком в память к Восемьдесят Третьей? Впрочем, это не то, о чём стоит сейчас беспокоиться. Куда важнее, что она скажет. Теперь от неё зависит слишком многое. Пути назад уже нет и остаётся надеяться, что не ошиблась.

— Второй раз за последний месяц моя жизнь в твоих руках, Восемьдесят Третья, — осторожно заговорила Ровена. — Ты ведь понимаешь, как я рискую?

Та опустила голову, перебирая пальцами смятые стебли травы.

«Молчит… Неужели откажется? Ну скажи хоть что-нибудь, умоляю!»

— В ваших воспоминаниях я видела Севира, — медленно проговорила она. — Он ещё жив?

— Не имею ни малейшего представления. Откуда ты его знаешь?

— Нет ни одного осквернённого, кто бы не знал о нём. Он, как и Первый, настоящая легенда!

— Первый? Кто это?

— Первый раб Легиона, — пояснила Восемьдесят Третья. — Севира тоже можно назвать первым. Первым, кто получил право носить имя и…

— Был освобождён моим отцом, — завершила за неё Ровена.

— Ваш отец был великим человеком! Мы помним и чтим его имя.

— Рада это слышать. Он сражался и погиб за вашу свободу. И я хочу продолжить его дело и вычистить Прибрежье от гнили. Я найду каждого, кто участвовал в заговоре и накажу по закону.

— Месть — благородная цель, госпожа, — согласилась она. — Ваше стремление достойно уважения.

— Дело не только в мести. Посмотри на меня! Я человек! Как и ты. Как и каждый осквернённый. Мы — люди. Кто дал право кучке высокомерных подонков решать кому быть свободным, а кому носить клеймо? Заветы? Их написали предки, по вине которых, между прочим, мы и рождаемся. В пекло Заветы, в пекло предков, законы и Легион! Никто, кроме нас самих, не смеет распоряжаться нашими жизнями!