Ледяная Шарлотта - Алекс Беллос

Еще больше я смутилась, когда через несколько минут он вышел из магазина и вложил мне в руку бумажный пакетик.

– Вот. Поскольку ты не сказала, что любишь, мне пришлось брать наугад. Я решил, что ты из тех девчонок, которым нравятся сахарные мышки.

Я уставилась на пакетик в руке, наполненный белыми и розовыми сахарными мышками. Это и правда были мои любимые сладости, и меня злило, что Камерон не ошибся. Эти пронзительные голубые глаза действительно видели меня насквозь.

– Ненавижу сахарных мышек, – соврала я, запихивая пакетик в карман.

Уголок его рта чуть приподнялся, и я поняла: он почувствовал ложь. Лилиаз вышла из магазина, и мы пошли по дороге.

– Что с тобой такое? – начала я новый разговор. – Страдаешь раздвоением личности?

Я решила, что Камерон вряд ли накинется на меня в людном месте, но он, к моему удивлению, захохотал – громко и беззастенчиво, так что на нас стали оглядываться.

– Что тут смешного?

Кузен покачал головой. Несколько темных прядей упали ему на глаза.

– Ничего смешного, – ответил он. – Просто ты не видишь иронии в своем вопросе.

Он не стал продолжать, и несколько минут мы шли в тишине. Потом Камерон сказал:

– Я подумал, может, тебе будет интересно увидеть галерею. Они покупают почти все папины картины. Некоторые сейчас выставлены.

– Конечно, – согласилась я. У меня было странное предчувствие, что все это к чему-то ведет, но я понятия не имела к чему.

Когда мы оказались в галерее, Лилиаз заявила, что картины скучные, и мы оставили ее на скамейке в фойе – есть конфеты. Камерон повел меня в зал, где были выставлены работы его отца. Большинство из них изображали море. Вглядываясь в сине-зеленые оттенки океана, я могла представить его соленый запах, почувствовать волны и песок под ногами. На одной картине я узнала маяк в Нейст-Пойнте, на другой – пляж у дома, с острыми скалами и черным песком.

– Что ты думаешь об этой? – небрежно спросил Камерон, указывая на одну из картин.

Это был портрет Пайпер на пляже, вот только дядя Джеймс изобразил ее не девушкой, а русалкой. Сотней легких штрихов он запечатлел ее тонкие черты и зеленые глаза. Волны сверкающих рыжеватых волос струились по ее спине. Она сидела на черном, блестящем, выступающем из воды камне у подножия маяка. Глядела в море, свернув кольцом русалочий хвост. Я различала блеск каждой чешуйки, видела, как ветер колышет ее волосы, как соль сияет на коже. Вспомнила о том, как, прибыв в дом, встретила Пайпер. Тогда ее красота показалась мне волшебной, почти русалочьей.

– Она восхитительна.

– М-м. Впервые отец нарисовал Пайпер русалкой около года назад. Это была его самая популярная картина. Он продал ее вдвое дороже прежних. Ему стали заказывать копии. Можно сказать, портреты русалок нас кормят.

– Ей идет этот образ, – сказала я.

– Думаю, да, – отозвался Камерон. – Пайпер пришла в восторг, когда он нарисовал ее так в первый раз. Это польстило ей. Но мне всегда казалось странным изображать родную дочь чудовищем.

– Чудовищем?

– Конечно. Русалки кровожадны. Они убийцы. Они поют и завлекают корабли на скалы. Говорили, они утаскивали моряков под воду, топили их и пожирали их души.

И опять, услышав про утопленников, я вздрогнула.

«Пожалуйста, – едва не сказала я, – пожалуйста, пожалуйста, не говори ничего такого. Я не желаю этого слышать». Мне не хотелось даже думать об этом, никогда в жизни.

– Уверена, у твоего папы и в мыслях такого не было, – выдавила я.

Камерон взглянул на меня:

– Как-то я увидел еще одну его картину. Ее он галерее не продал. Не думаю, что она предназначалась для моих глаз, – мы никогда о ней не говорили. И я знаю, что Пайпер никогда ее не видела. Он снова нарисовал ее русалкой, но на этот раз, вместо того чтобы сидеть на камнях, она утаскивала мужчину в море. Топила его, а ее лицо было… голодным… и радостным… она действительно казалась чудовищем.

Я молчала, не уверенная, что такая картина на самом деле существовала.

– Он не поверит мне, – продолжал Камерон еле слышно. – Но когда я увидел ту картину, то подумал, что он должен… должен по крайней мере подозревать. Хотя бы подсознательно…

Он встретился со мной взглядом и добавил:

– Поверить не могу, что так сглупил утром. Сыграл ей на руку, обвинив в том, что случилось с Лилиаз. Она хотела этого с тех пор, как ты приехала, – выставить меня в дурном свете, чтобы ты сочла меня опасным.

– Зачем ей это? – спросила я.

Камерон вновь перевел взгляд на картину.

– У Пайпер два лица. Пока она показала тебе только одно, но вскоре ты увидишь и другое. Ей нравится показывать его людям. Она любит пугать. Будь осторожна.

– О чем ты говоришь? – Я начала терять терпение. – С тех пор как я приехала, Пайпер была очень добра ко мне. Она старалась изо всех сил, чтобы я чувствовала себя как дома.

– Пайпер… не такая, как ты думаешь, – осторожно заметил Камерон. – Не принимай все за чистую монету.

Он помедлил и продолжил:

– Я знаю, моя утренняя вспышка показалась тебе ужасной. Но ты должна понять, у нас с Пайпер… сложные отношения.

– Это не оправдывает твою агрессию. – Я была категорична. – Для насилия нет оправданий.

Камерон пристально посмотрел на меня:

– О, еще как есть. Иногда нужно что-то делать. Порой это необходимо.

Я просто покачала головой. Внезапно мне вспомнился Джей. За все годы нашего знакомства я ни разу не видела, чтобы он набросился на кого-то, причинил кому-то боль. Я его не боялась и не чувствовала тревоги, когда он был рядом. Он был выше этого. Лучше Камерона.

– Может, пойдем? – предложила я – Мне не хочется больше говорить о Пайпер.

Казалось, Камерон начнет спорить, но он просто вздохнул и сказал:

– Да, Софи, теперь можно. Как пожелаешь.

Возвратившись в фойе, мы забрали Лилиаз и вернулись домой.

Оказавшись дома, Камерон и Лилиаз отправились наверх, и я решила последовать за ними, но кузен повернулся ко мне на середине лестницы и сказал:

– Если ты все еще не веришь мне насчет той картины с русалкой, почему бы тебе не навестить моего отца? Сама посмотри, над чем он работает последние пару дней.

Прежде чем я успела ответить, он отвернулся и вновь зашагал по лестнице. На секунду я замерла, а потом решила сделать так, как он предложил. Со дня приезда я редко видела дядю Джеймса. По-настоящему мы поговорили только раз, когда он забирал меня с парома. Подойдя к его мастерской, я постучала.