На реке - Юлия Крюкова

три точки, три тире, три точки – и еще что-то непонятное, вроде: «Я-на-гооо-рку-шла-я-по-ху-дааа-ла». Дядя ее служил в танковой части, и она даже отправила ему письмо, старательно выводя буквы детской рукой. В письме была загадка про танк: «Ползет черепаха в стальной рубахе. Враг – в овраг, и она – где враг». Дядя загадку не отгадал.

Мальчишки играли в войну во дворе. Зимой в огромных северных сугробах рыли блиндажи, носились по колено в снегу со вспотевшими лбами. А летом под железной горкой устраивали штаб. Пацаны бегали между гаражами, крича: «Та-та-та! Ты убит!» – а Наташа была у них санитаркой. Мама, бывало, ругала ее вечерами:

– Наталья, ты опять все бинты из дома перетаскала!

А она кивала, опустив глаза в пол, потому что и правда унесла из картонной коробки с лекарствами все бинты. Десятилетние бойцы бегали по двору с перевязанными головами, коленками и отстреливались от врага одной рукой, потому что другая висела на перевязи.

Рядом со штабом, в песочнице, девчонки играли в магазин и звали Наташу с собой, но мальчишка из крайнего подъезда, Денис, всегда просил, чтобы Наташа побыла санитаркой. С того дня, как она возилась на крыльце с куклой, а он подошел, зыркнул из-под смоляных бровей и спросил: «Санитаркой будешь?» – она исправно помогала раненым бойцам выбираться из ромашковых зарослей или снежных куч. На первый раз кукла осталась в штабе, но после Наташа ее во двор почти не выносила, потому что на войне девчоночьим штучкам не место, так ей сказал Денис. О войне он знал гораздо больше Наташи, потому что его прадед сгорел в танке на Курской дуге, и она жалела Дениса и его незнакомого прадеда, потому что сгореть – это очень страшно, это каждому ясно.

Однажды во дворе большой и старый дядя Жора рассказал, как на войне офицеры сажали провинившихся солдат на край окопа, спиной к фашистам, а те не стреляли. В то, что наши могут быть плохими, а немцы хорошими, не верилось совсем, но дядя Жора сказал, что это правда. А еще по телевизору перед парадом показывали фильм «А зори здесь тихие», там Лиза Бричкина тонула в болоте, и Наташа плакала.

В конце короткого лета, когда надоедало воевать или катать в коляске кукол, Наташа с Денисом ходили собирать желтую, почти прозрачную морошку, которая светилась изнутри, напитанная влажной тундровой землей. Или матовую голубику на варенье. Наташа брала с собой небольшое ведерко, Денис – термос с чаем и бутерброды. Бродили по болотным кочкам в резиновых сапогах, а потом садились перекусить прямо на Денискину куртку и ели ягоды горстями.

Осенью наведывались на берег, смотреть, как день ото дня меняет свой цвет речная вода, становясь густо-серой, или бегали на дебаркадер, провожать пассажирские суда. Потом наступала длинная зима с метелями и северным сиянием, а в июне приходил ледоход. Огромные, в человеческий рост, льдины выбирались на берег, расталкивая друг друга, чтобы потом долго таять под скупым северным солнцем, раскалываясь на голубые, похожие на кристалл пластины.

На двенадцатилетие Денис подарил Наташе картинку. Нарисована она была почему-то одним только синим фломастером, но смысл ее был совершенно прозрачен: грузовик ехал по дороге в сторону дома, из печной трубы которого клубами поднимался дым. В кабине грузовика сидел синий мужичок, в окошке дома виднелась синяя женщина.

– Это я еду домой, – сказал Денис, положив рисунок на стол, – а ты меня ждешь.

Наташе стало одновременно приятно и страшно, и вроде бы надо было что-то сказать, но на ум ничего не шло.

– Я пойду маме помогу. Там торт и еще печенье надо…

Она прошмыгнула на кухню, а вечером, когда разошлись все гости, спрятала картинку под кровать, где через несколько дней ее и нашла мама.

– Это Денис едет домой, – объясняла Наташа, – а я его жду.

– Да? А откуда?

– Не знаю, наверно, с работы. На грузовике же.

Мама вставила рисунок в рамочку и поставила на полке с книгами.

Во дворе все мальчишки хотели в Афганистан. Что-то непонятное Наташе влекло их в чужую страну. Она не понимала их желания быть героями, когда вокруг дома мир, и можно кормить воробьев, и ходить на рыбалку с отцом. Зачем отправляться так далеко, когда прямо за железной дорогой – целые голубичные поля? И почему так сердится на нее за это Денис, да еще так, что однажды даже назвал ее дурой? Но к окончанию школы война закончилась. И можно было уже не бояться, что он уедет куда-то далеко и вернется, может быть, как сын соседки тети Симы, в закрытом ящике. И уже не тетя Сима, а его мама будет протягивать руки, когда ящик станут грузить на покрытый ковром грузовик, и кричать:

– Куда же вы его?!

Но уже спустя несколько лет непривычные поначалу названия – Аргун, Шали, Грозный, Хасавюрт, Урус-Мартан – свободно перекатывались на языке. И где-то там был Денис. В новостях говорили о том, что банда численностью около четырехсот человек напала на чеченский город Гудермес. Боевики были очень хорошо организованы и вооружены, прекрасно ориентировались на местности, из-за чего их сочли местными жителями. Приходилось слышать, как солдаты меняли свою обувь на хлеб, по ночам им было нечем согреться, потому что те дрова, что удавалось найти, были сырыми, а других вокруг просто не было. Смерть со свистом летала над головами людей, тела разрывало на куски. А как-то раз в ноябре президент объявил о том, что федеральные силы совместно с добровольцами начали операцию по «зачистке» того города, над которым практически сразу же был водружен российский флаг. Дикторы новостей в аккуратных костюмах сообщали, что претензий к федеральным силам, проводившим спецоперации, местные жители не предъявляли.

Дома со всех сторон подступал Новый год. Полки в магазинах блестели стеклянными шарами и мишурой, мгновенно исчезали с прилавков редкие апельсины и шоколад. В очереди за шампанским у отцовской куртки оторвали рукав. Но близился праздник, в центре города поставили елку, и грузовики, рыча, свозили на площадь снег, чтобы из него выстроили лабиринты и горки. Наташа смотрела в окно, как росли снежные кучи, мужики в тулупах, с поднятыми воротниками, махали руками, показывали, куда выгружать. Торопятся, работают в выходной.

Папа заглянул в комнату:

– Там тебя к телефону.

Она вышла в коридор, взяла с этажерки трубку.

– Наташа…

Она схватила из вазочки апельсин, и, сжимая его в одеревеневшей руке, бежала по снегу в тапочках, второпях набросив на плечи пальто. В квартире Дениса пахло папиросным дымом и водкой, и вся