Служанка Артемиды - Оливия Кулидж

Ала изумленно уставилась на собеседницу.

– Только не расспрашивай меня об этом, милая, – продолжала она, – просто ничего не бойся, когда будешь сидеть под боярышником. Это место знакомо многим парочкам, ведь оно совсем рядом с храмом…

На этой туманной фразе Артемиодоре пришлось попрощаться с девочкой, так как повозка была уже готова и надо было отправляться в обратный путь.

Теперь по утрам и вечерам, открывая свой сундучок, Алеция с надеждой перебирала лежащие там бусины. Прошло долгих пять дней, прежде чем послание Артемиодоры достигло Афин, было прочитано, и, наконец, Ала получила посылку из дома. Филис посылала ленты, Юнис – целебный напиток, Калина – ценный амулет, завернутый в кусочек золотой ткани, и набор красивых золотых заколок, которыми украшали рукава костюма для танца медведей. Было там и письмо.

«Никандр приходил к Конону с визитом, – сообщали из дома. – Клейтос вступил в кавалерию. Юнис говорит, что весеннее лекарство полезно для крови. Филис учится вышивать. Калина желает, чтобы тебе посчастливилось больше, чем ей. Помни, когда ты взрослеешь, это не только радость, но и боль. Прощай».

– Никандр просил твоей руки для Николаоса! – воскликнула Агариста, услышав, о чем пишут Алеции, и со вздохом добавила: – Как бы мне хотелось, чтобы кое-кто попросил моей руки у моего отца!

– Что за чепуха, – возмутилась Ала, – я тебе не верю.

Но в глубине души девочка не сомневалась, что так оно и было. И от этого известия ей стало удивительно спокойно. Эта новость подействовала на нее лучше, чем все увещевания Атенаис.

«Значит, ее будущее уже определено, и Тайна раскроется сама. Может быть, Артемида избавит ее от птицы, пока они будут на празднествах в Афинах, может быть…» – размышляла Алеция.

Несколько дней спустя Ала разбудила всех девочек в комнате – во сне она звала Николаоса.

– Тихо, вы, – зашептала Агариста, – это она зовет брата! Не будите ее!

– Ее брата зовут Клейтос, – ехидно заметила Мелинно.

– У нее был еще один брат. Он погиб, – отчаянно солгала Агариста.

В спальне воцарилась мертвая тишина. Считалось, что если кого-то во сне навестил умерший – значит, он зовет его к себе. Даже услышать имя этого человека уже считалось дурным предзнаменованием. Девочки в страхе закрыли уши руками, а утром никто и словом не обмолвился Алеции о том, что произошло. Но когда она репетировала свою партию, они не сводили с нее глаз. А в сердце девочки росла надежда, она легко парила в танце, и жрица похвалила ее, сказав, что никогда не сомневалась, что у нее все получится.

Верховная жрица выехала из храма за несколько дней до празднества. На ней были священные одежды Ифигении, а путешествовала она в паланкине, который мужчины несли на шестах. Вдоль дороги, по которой следовал ее кортеж, выстраивались все жители окрестных селений. Маленькие девочки в кожаных масках изображали медвежат, они бегали по улицам, взявшись за руки, и окружали зазевавшихся прохожих, которым приходилось откупаться засахаренными фруктами или колотыми орешками размером не больше ногтя на большом пальце, которые готовили специально для этого случая. Чаще всего в плен попадали дедушки, и они щедро одаривали медвежат пригоршнями сластей, которые можно было сосать или жевать, как теперь жуют жвачку. Вечно занятые хозяйственными делами матери с улыбкой наблюдали за происходящим и держали наготове корзиночки со сластями, чтобы их мужья смогли откупиться, когда их поймают.

Ночью на рыночной площади устраивались танцы, в них не было ничего таинственного, специально посвященного культу богини. Такие представления видел каждый. Если в селении находился достаточно щедрый и состоятельный житель, то на площади выставляли сосуд с вином, которое смешивали с водой и предлагали всем танцующим. Не было также и жертвоприношений. Правда, земляные алтари богини поливали вином и оливковым маслом и зажигали на них сосновые поленья. И днем и ночью паланкин был увит свежими цветами, которые получала каждая новая смена носильщиков во время остановки.

Наступила последняя ночь пути. Кортеж остановился невдалеке от афинских ворот. Наутро старейшины города в сопровождении одетых во все белое мальчиков должны были выйти навстречу верховной жрице. Матери этих мальчиков умерли при родах, и дети находились под специальным покровительством Артемиды. Маленькие жрицы ехали перед паланкином в повозках, запряженных белыми волами, а когда начался подъем на Акрополь, они спешились и торжественно шествовали с ветвями лавра в руках перед паланкином верховной жрицы. Следом за паланкином шли мальчики, поющие гимны, и мужчины, которые вели овец и коз для жертвоприношений. А когда солнце достигло зенита и стало клониться к западу, алтарь богини был обагрен вином и кровью животных. Тяжелый, густой дым поднимался к небесам. Мясо разделывали и жарили, оно предназначалось для горожан, пришедших на праздник в честь богини. Но маленькие жрицы не участвовали во всех этих церемониях. Ведь это были обряды древней Таврии, и совершали их в честь Ифигении.

Когда солнце опустилось за гряду холмов на западе, танцовщицы собрались за шатром верховной жрицы на маленькой площадке, окруженной лавровыми деревьями. Они чисто вымылись после дороги, натерлись специальными красящими маслами и надушились. На них были новые, специально приготовленные для этого торжественного случая, желтые платья. Медвежьи маски им пришлось надеть заранее, поскольку они завязывались под платьем, и снять их можно было только после представления. Агариста исполняла роль маленького веселого медвежонка, который принимал участие в смешной сценке, а Алеции досталась роль высокого черного медведя, исполнявшего соло в самом финале представления. Девочки слышали, как жрица начала читать молитву, а когда она закончила, заиграли пронзительные флейты, вызывая луну.

Теперь все это было настолько привычно, что девочки могли танцевать не думая. Но величие места, где они собрались, площадка, освещенная факелами, и напряженное внимание зрителей, мужчин и девочек, придавало всему действу совершенно новую окраску. Каждый раз, когда танцовщицы делали очередное па, перед их глазами вставал или храм Афины, казавшийся серебряным в холодном свете луны, или они ловили взгляд какой-нибудь девочки, сидящей на отцовских плечах, вцепившись ему в волосы.

Эти картинки то вставали перед их взором, то исчезали, а ноги тем временем автоматически отбивали танец на песке. Сейчас они совсем не думали о богине, но их тела уже не принадлежали каждой в отдельности, а все вместе они пели хвалу жизни прекрасной и безобразной, непонятной и дикой, и такой древней. Богиня наблюдала за танцем с небес, а верховная жрица – из своего шатра.

С каждой минутой танцевать становилось все труднее, пот застилал глаза, от жаркого дыхания медвежьи маски внутри запотели. Но дух должен был парить в танце так же легко, как побеги стремятся к солнцу, и так же радостно, как щебечут птицы ранней весной, забывая о холоде. Ала почувствовала, как у нее закололо в боку, дыхание становилось тяжелым и прерывистым, но она танцевала для своей богини с легкостью зеленых листьев на ветру.