Двойник - Тесс Герритсен

— Ты, должно быть, устала все время быть на виду, — сказал он.

— В данном случае я больше думала о тебе.

— Даже священники ужинают в ресторанах, Маура.

— Нет, я имела в виду… — Она почувствовала, что краснеет, и снова занялась помидорами.

— Думаю, люди удивились бы, увидев нас вместе, — сказал он и устремил взгляд на Мауру. На какое-то время на кухне воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком ножа по разделочной доске.

«Что делать со священником на кухне? — гадала она. — Попросить его благословить пищу?» Ни один мужчина так не смущал ее, ни с кем она не чувствовала себя такой уязвимой и порочной. «А есть ли у тебя пороки, Даниэл? — подумала она, высыпая нарезанные помидоры в салатницу и поливая их оливковым маслом и бальзамическим уксусом. — Защищает ли белый воротник от искушения?»

— Позволь мне хотя бы нарезать огурец, — попросил он.

— Ты что, не можешь по-настоящему расслабиться?

— Не могу сидеть сложа руки, когда другие трудятся.

Маура рассмеялась.

— Тогда подключайся.

— Я безнадежный трудоголик. — Он вынул нож из деревянной подставки и принялся нарезать огурец, чей свежий летний аромат тотчас наполнил кухню. — Когда у тебя пятеро братьев и сестра, все время приходится помогать.

— Так вас семеро детей? Боже мой!

— Уверен, то же самое говорил мой отец, когда узнавал, что на подходе очередной ребенок.

— И каким по счету был ты?

— Четвертым. В самой серединке. И, по утверждению психологов, это означает, что я прирожденный примиритель. Вечно пытаюсь сохранить мир и покой. — Даниэл с улыбкой взглянул на нее. — А еще это означает, что я умею быстро принимать душ.

— И как же ты превратился из четвертого ребенка в священника?

Он перевел взгляд на разделочную доску.

— Как ты сама понимаешь, это долгая история.

— О которой тебе не хочется говорить?

— Возможно, мои мотивы покажутся тебе нелогичными.

— Забавно, но самые важные решения, как правило, бывают совершенно нелогичными. Взять, например, выбор спутника жизни. — Она глотнула вина и снова поставила бокал на столик. — Я, например, не смогла бы найти логичные доводы, чтобы оправдать свой брак.

Даниэл поднял взгляд.

— Страсть?

— Именно. Вот так я совершила самую большую ошибку в своей жизни. Пока самую большую. — Она снова глотнула вина. «А ты можешь стать следующей. Если бы Господь хотел от нас повиновения, Он не должен был создавать искушение».

Даниэл выложил нарезанные огурцы в салатницу. Маура наблюдала за тем, как он, стоя к ней спиной, ополаскивал нож в раковине. Высокий и стройный, он напоминал марафонца. «Зачем мне все это? — думала она. — Почему я выбрала именно его из всех мужчин, достойных внимания?»

— Ты спрашивала, почему я стал священником, — произнес он.

— И почему же?

Он обернулся и взглянул на нее.

— У моей сестры была лейкемия.

В замешательстве она не знала что сказать. Не нашла подходящих слов.

— Софии было шесть лет, — продолжал Даниэл. — Она была самой младшей в нашей семье и единственной девочкой. — Он потянулся к полотенцу и вытер руки, потом аккуратно и неспешно повесил его на крючок, словно обдумывая, что сказать дальше. — Острая лимфоцитарная лейкемия. Наверное, этот вид болезни можно назвать удачным, если к лейкемии вообще применимы такие понятия.

— У детей эта болезнь с благоприятным прогнозом. Восемьдесят процентов больных вылечиваются. — Достоверное с научной точки зрения утверждение, но она тотчас пожалела о том, что высказала его. Бесстрастная доктор Айлз, привыкшая оперировать фактами и безжалостной статистикой. Вот так всегда она реагировала на чужие страдания, привычно играя роль ученого. Друг только что умер от рака легких? Родственник покалечился в автокатастрофе? Для каждой трагедии у нее находились нужные статистические данные, которые вселяли оптимизм и уверенность.

Она гадала, не показалось ли Даниэлу, что она отреагировала слишком безразлично и бессердечно. Но он не казался обиженным. Просто кивнул, приняв ее статистические сведения так, как она их и преподнесла, — в виде констатации факта.

— В то время пятилетние дети выживали значительно реже, чем сейчас, — сказал он. — К тому моменту, когда ей поставили диагноз, она уже была плоха. Не могу передать, насколько мучительно это было для всех нас. Особенно для матери. Ее единственная девочка. Ее малышка. Мне тогда было четырнадцать, и я взял на себя ответственность присматривать за Софией. Несмотря на повышенное внимание к себе, она никогда не была испорченным и избалованным ребенком. И всегда оставалась на редкость милым ребенком. — Он не смотрел на Мауру, а уставился в пол, как будто не хотел раскрывать перед ней всю глубину своей боли.

— Даниэл! — позвала она.

Брофи глубоко вздохнул и выпрямился.

— Не знаю, как рассказывать эту историю такому скептику, как ты.

— Что было потом?

— Доктор сообщил, что она безнадежна. В те времена мнение врача воспринималось как окончательный приговор. Вечером того же дня родители и братья пошли в церковь. Молиться о чуде. Так я думаю. Я остался в больнице у Софии. Она уже совсем облысела после курса химиотерапии. Помню, она заснула у меня на коленях. А я молился. Молился часами, давая самые нелепые клятвы Господу. Если бы она умерла, думаю, я бы уже никогда не переступил порог церкви.

— Но она выжила, — тихо произнесла Маура.

Он посмотрел на нее и улыбнулся.

— Да, выжила. А я сдержал все данные мной обещания. Все до одного. Потому что в тот день Он услышал меня. Я в этом не сомневаюсь.

— И где сейчас София?

— Счастлива в браке, живет в Манчестере. У нее двое приемных детей. — Он сел за кухонный стол напротив Мауры. — А я это я.

— Отец Брофи.

— Теперь ты знаешь, почему я поступил именно так.

«Правильно ли?» — хотела спросить Маура, но не решилась.

Они снова наполнили бокалы. Маура нарезала хрустящий французский батон и перемешала салат. Разложила по тарелкам цыпленка в винном соусе. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок — не к сердцу ли Даниэла Брофи она стремилась, не его ли хотела завоевать?

«Может быть, именно от сознания невозможности обладать им я себя чувствую так спокойно. Он недосягаем, поэтому не может навредить мне, как это сделал Виктор».

Но, выходя замуж за Виктора, она тоже не думала, что он когда-нибудь причинит ей боль.

«Мы только думаем, что мы неуязвимы».

Трапеза уже подошла к концу, когда раздался звонок в дверь, от которого они оба вздрогнули. Хотя вечер прошел невинно, они обменялись тяжелыми взглядами, словно любовники, застигнутые врасплох.