Черчилль. Частная жизнь - Дмитрий Медведев

— Он забрал мою кожу с собой — неплохой авангард в будущем мире. [147]

5 мая 1899 года Уинстон подаст в отставку и с головою окунется в политическую жизнь Туманного Альбиона. В июне штаб консервативной партии предложит ему баллотироваться в избирательном округе Олдхем. Несмотря на большие надежды, первый опыт в политике закончится неудачей. Уинстону не хватит 1 300 голосов, чтобы пройти в парламент. Однако поражение в политике не особенно огорчит будущего премьер-министра, ведь уже в сентябре 1899 года вся Англия только и говорила о новой военной кампании, сулившей еще больше перспектив, нежели война в Индии или завоевание Судана.

На протяжении нескольких десятилетий второй половины XIX века в южноафриканских колониях царил мир. Англия владела колониями в Натале и в районе мыса Доброй Надежды. Бывшие выходцы из Нидерландов — буры занимали Трансвааль и колонию Оранжевой реки. Открытие в 1886 году в бурских колониях золотых рудников привлекло к Трансваалю внимание британских чиновников с Уайтхолла, вызвав тем самым огромное недовольство у буров.

Со временем напряженность все более нарастала. А после того как Сесил Родс высказал в 1895 году пожелание распространить английский империализм на весь материк, построив единую железную дорогу между Каиром и мысом Доброй Надежды, юг Африки стал напоминать пороховую бочку, готовую взорваться в любой момент. Кризис разразился осенью 1899 года.

Черчилль, внимательно следивший за происходящими событиями, также решит принять участие в предстоящем конфликте. Правда, не в качестве солдата, а в роли журналиста. Просто удивительно, что такое небольшое в мировых масштабах военное столкновение, как англо-бурская война, будет освещаться великими мастерами слова, такими как Редьярд Киплинг, Эдгар Уэллес, Герберт Уэллс, Артур Конан Дойл, Лео Эмери и наш главный герой.

Описывая события с другого конца света, Уинстон решит не ограничиваться одним лишь пером — главным инструментом журналистов XIX столетия. Всегда питавший страсть ко всему новому, он захочет взять на вооружение технику будущего — видеокамеру. Своей идеей Черчилль поделится с дальним родственником и членом парламента Мюрреем Гутри:

— Да, кстати, по поводу кинематографа. По моим подсчетам, нам потребуется 700 фунтов. Каждый внесет половину.

— Как разделим обязанности?

— Ты отвечай за состояние дел в Англии, а я за все, что нам понадобится в Южной Африке.

— Хорошо! По рукам! [148]

Однако данным планам так и не удастся осуществиться. За два дня до отъезда Уинстон с сожалением узнает, что одна из американских компаний уже отправила своих кинорепортеров. Сильная конкуренция с будущей родиной Голливуда могла закончиться финансовым крахом. Решив не рисковать, Черчилль сделает ставку на уже проверенные репортажи для лондонских газет. Как покажет дальнейшее развитие событий, Уинстон не ошибался: впереди его ждало нечто большее, чем слава военного оператора.

Перед отъездом в Южную Африку Черчилль посетит министра по делам колоний Джозефа Чемберлена, более известного в народе как Пробивной Джо и отец куда менее пробивного Невилла. В ходе беседы Чемберлен очень оптимистично отзовется о предстоящей военной кампании, заявив:

— Буллер, [149] скорее всего, приедет слишком поздно. На его месте я бы заблаговременно позаботился о том, чтобы пораньше прибыть на место действий.

Своей фразой Чемберлен выразит мнение большинства англичан, считавших, что предстоящая война превратится в обычную прогулку. Вспоминая спустя десятилетия данный диалог, Черчилль следующим образом прокомментирует оптимизм колониального министра: «Давайте все-таки учить наши уроки. Никогда, никогда, никогда не верьте, что война будет легкой и гладкой. Любой государственный деятель, уступив военной лихорадке, должен отлично понимать, что, дав сигнал к бою, он превращается в раба непредвиденных и неконтролируемых обстоятельств. Старомодные военные министерства, слабые, некомпетентные и самонадеянные командующие, неверные союзники, враждебные нейтралы, злобная Фортуна, безобразные сюрпризы и грубые просчеты — вот что будет сидеть за столом совещаний на следующий день после объявления войны. Всегда помните, что, как бы вы ни были уверены в своей победе, война состоится только потому, что противник уверен в том же». [150]

Буквально через десять лет после написания (1930 год) данные слова оживут и будут звучать слишком громко и грозно, чтобы быть услышанными.

14 октября Черчилль на борту корабля королевской почты «Дунноттар Кастл» отплывет из Саутгемптона к мысу Доброй Надежды. Сохранится воспоминание третьего мужа леди Рандольф, Джорджа Корнуоллиса-Уэста, о внешнем виде Уинстона как раз перед отправкой на другой континент. Делясь впечатлениями со своей женой, Джордж как бы между прочим скажет:

— Кстати, видел сегодня Уинстона на Сент-Джеймс-стрит.

— Да, дорогой, — отрываясь от своего «Англосаксонского обозрения» произнесет леди Рандольф.

— Ты ему ничего не говори, но он мне напомнил молодого священника, отрекшегося от церкви: шляпа, странно закинутая на затылок, какое-то старое черное пальто и ужасный галстук. Он, конечно, хороший малый, ну очень уж неопрятный. [151]

Но последнее, похоже, меньше всего будет беспокоить Уинстона. Отправляясь на другой континент, он среди прочего багажа захватит с собой восемнадцать бутылок виски, двадцать четыре бутылки вина, по шесть бутылок портвейна, вермута, коньяка и двенадцать бутылок лимонного сока.

Познакомившись с Черчиллем во время утомительного путешествия, корреспондент «Manchester Guardian» следующим образом описывает его манеру поведения:

— Уинстон просто удивительный человек. Он не питает никакого почтения к старшим по званию и положению, разговаривая с ними, словно со своими сверстниками. Он держится одиноко и с излишней самоуверенностью, недоступной другим. Я еще ни разу не встречал столь амбициозного, храброго и откровенно эгоистичного типа. [152]

После 16 дней путешествия, 30 октября, пассажиры «Дунноттар Кастл» увидят землю. Когда стемнеет, они войдут в залив Тейбл и к десяти часам вечера прибудут в Кейптаун. Воспользовавшись свободной минуткой, Уинстон достанет бумагу и карандаш, чтобы написать несколько строк своей матери, как всегда совмещая описание обстановки с безграничной верой в собственную неуязвимость: «Мы недооценили военную силу и дух буров, и я сильно сомневаюсь, что одного армейского корпуса будет достаточно, чтобы сломить сопротивление. Так или иначе, нам предстоит жестокое, кровавое сражение, в котором мы, скорее всего, потеряем десять или двенадцать тысяч человек. Я же верю, что буду сохранен для будущих событий». [153]