Кадын - Ирина Богатырева

Такие слова успокоили дев, хотя, я видела, зависть не покинула их. Мы доели и вновь пошли на кручу. Я решила тоже не мучить себя вопросами и задать их ээ, когда бы ни появился он снова.

История с чолом была для меня больше болью, чем гордостью: уже через день мне казалось, что или не я совершила то, или этого просто не было. Хотя мясо мы ели еще несколько дней, а Камка разрешила мне покидать кручу, что для других дев оставалось запретом.

Теперь мы ходили вместе с моим ээ по долине, следили за духами и зверьми, он учил меня призывать ээ-тай, стрелять с их помощью и перемещаться. Но главное, что он учил меня делать, это бороться с ним – с самою собой бороться. Это было непросто, и ни разу победить мне не удавалось. Все движения у него были мои. Все приемы, любимые мною, были просты для него, а поймать его на слабости, которую за собой знала, было сложно: для этого надо было стать сильнее и ловчее, чем я была.

Он говорил мне: «Смотри не на то, что я делаю, а на то, что сделаю в следующий миг». Я пыталась так делать, но только скованнее становились движения: я чего-то ждала и всегда пропускала. Тогда двойник говорил: «Не думай» или «Забудь о себе», – но это не получалось совсем.

Многое случилось в те дни на круче, но я не стану тем полнить рассказ. Лишь еще об одном случае не могу умолчать. Вся Очи моя в нем, та страсть, которая всю жизнь не отпускала ее. Через много лет развела нас с сестрой эта страсть, но тогда показаться могла детской ошибкой.

Это случилось на убывающей луне. Воздух, так долго бывший спокойным и чистым, начал мутиться, снег посыпал колючий и резкий, ветер крепчал. Еще утром мы занимались на круче, но ветер стал нестерпимым, и Камка велела укрыться в пещере. Самой же ей надо было спуститься в лес, снять силки и перегнать табун в закрытое место.

В пещере было тихо, но мы понимали, что буря может продлиться несколько дней. Это нас удручало, слабый праздный разговор то возникал, то затихал меж нас.

Вдруг заговорили о наших занятиях с духами. Мы почти не рассказывали друг другу о том, но вдруг принялись вспоминать о мирах, где бывали. Начала Ильдаза. В ее мирах были горы с пещерами, глубокими и разветвленными, по которым она ходила и искала сокровища: руды, камни для красок, драгоценные светящиеся камни и, конечно, красный цветок – камешки темно-красного цвета, вечные спутники и предвестники золота, которые кузнецам помогают очищать его и делать тонким листом[2]. Дух учил ее, чтобы потом и в настоящих пещерах эти сокровища ей открывались.

– В кузнецких станах красный цветок зовут еще кровью грифона, – сказала я. – Моя мать оттуда, я знаю.

– Так и есть: ээ-торзы грифон охраняет золото, – согласилась Ильдаза. – Пока что я не умею обойти его, но мой ээ научит меня этому.

Потом Ак-Дирьи принялась рассказывать о своих путешествиях. Ее дух учил знанию трав и их свойствам. Потому все ее впечатления обладали запахом и вкусом: она не столько видела образы своих миров, сколько воспринимала их вкус.

Очи рассмеялась:

– Готова поспорить, там все реки полны молоком и медом, как на вышнем пастбище, и ты уже не одну из них выпила!

Девы рассмеялись, но Ак-Дирьи надулась. С обидой она спросила у Очи, что та сама видела и делала в мирах у ээ. Та отвечала:

– Мне неинтересно лазать, как неразумному дитяти, когда люлька кажется пещерой, а котел – кипящим озером. Я занимаюсь только одним, но не отступаю в этом: я ищу мост, чтобы перебраться на другую сторону Желтого моря, в мир ээ-борзы.

Девы ахнули – оказалось, все встречали это мерзкое море, границу с мирами алчных ээ. Но никто не знал, как перейти его.

– Шеш, Очи! Это опасно, да и Камка запретила, – говорили девы. Но Очи только усмешку скривила.

– То, что требует много сил, даст несравненно больше. А кто боится выйти в тайгу, не будет иметь обед.

– Мне говорили, что ээ-борзы требуют заложника от того, кто решится ступить в их мир, – сказала вдруг молчавшая до того Согдай. Она сидела, потупившись, и лицо ее было болезненным, словно она сама не хотела говорить того, что сказала.

Ильдаза спросила:

– Откуда ты знаешь? Или тоже ищешь пути к вечно голодным духам?

Но та не ответила, и тогда Ак-Дирьи начала насмехаться над ней:

– Нет, то ей открыли духи из стана ее матери. Что, Согдайка, отличаются духи у разного люда? Ты с материнскими на каком языке говоришь? Или по песьи лаешь?

Согдай промолчала. Она была дочерью пленницы, из дальних походов привезенной ее отцом, и красива не по-нашему: глаза чуть раскосые и черные, как у оленухи, черные волосы в нескольких косах, а кожа – нежная, смуглая и с румянцем, как самая ранняя заря. Я любила ее за эту странную, чуждую, но яркую красоту, а еще больше – за твердый дух и кроткий нрав. Однако Ильдаза и Ак-Дирьи не могли простить ей чужеродности, бывало, травили и насмехались над ней. Согдай всегда сносила нападки терпеливо, и я не понимала ее. Она же говорила, что с детства привыкла и научилась не замечать. «Раньше ты терпела. Теперь можешь дать отпор!» – говорила я. «Мать учила меня, что силой добиваются страха, но не любви», – отвечала кротко Согдай.

И хотя я ее жалела, а Ак-Дирьи за злой язык часто ругала, никогда бы не сделала того, что Очи: она кинулась коршуном на Ак-Дирьи, повалила на спину и так ударила в грудь, что дыхание выбила. Потом отошла как ни в чем не бывало и спокойно сказала:

– Ты больше не смеешь оскорблять Согдай. За нее теперь я отвечать буду.

Ак-Дирьи сидела, выпучив глаза, хватала ртом воздух. Но когда прошло это, произнесла вдруг зло, ни к кому не обращаясь:

– Сейчас буря начнется, алчные духи будут метаться по лесу, падших, слабых, заблудших забирать. Самое время жертву им дать. Уж не для того ли Очи бережет Согдайку?

И все мы обернулись к Очи. Она же, казалось, не слышала этих слов, но что-то странное происходило с ней: лицо потемнело, будто тень легла, и жестокая маска отразилась в чертах.

– Помолчи, Дирьи! – сказала я гневно. – Или горячие угли заставлю тебя есть!

Я думала, и других возмутят эти глупые слова, но смотрю: Очи и Согдай глаза прячут. Что-то злое вокруг собиралось. Гнев меня взял.

– Что же вы молчите, как рты зашили? Или вам не дики эти слова? Очи! Согдай! В глаза посмотрите и отвечайте: задумано ли что между вами?

Словно бы в толстый войлок кричала я – не касались слова дев. Медленно, как опоенная дурманом, Согдай на меня посмотрела.

– Не задумано ничего, царевна, – сказала тихо и снова отворотилась.

– А ты что скажешь, Очи?