Червонная Русь - Елизавета Дворецкая

Стыд заставил Крестю опомниться, и она зашевелилась.

– Причеши ее! – шепотом распоряжалась Прямислава, торопливо распуская собственную косу, чтобы заплести заново. Черный Крестин платок она уже прибрала, а той подсунула свой, белый, с синей ленточкой по краю.

– Но как же? – Предстоящим превращением Крестя была напугана не меньше, чем самим ночным нападением. – Я не знаю…

– Ничего тебе знать не надо! – убеждала ее Прямислава. – Молчи себе!

– А если что спросят…

– Да кто они такие, чтобы с Юрьевой княгини что-то спрашивать? Не желаешь ты с ними говорить, и все! Да и что им у тебя спрашивать, ты всю жизнь в монастыре прожила… я то есть.

– Я князя Юрия и в глаза-то не видела…

– А я видела, да забыла давно рожу его бесстыжую. Встречу – не узнаю. Да и он не узнает. Поди, сам еще тебя за меня примет!

Эта мысль так позабавила Прямиславу, что она едва не рассмеялась.

– Если что, зови меня Крестей! – велела она напоследок, когда в сенях послышались шаги.

За ними пришел сотник Мирон и был доволен, что княгиня и обе ее челядинки готовы в дорогу.

– Иди, иди, княгиня! – Открыв перед женщинами обе двери и светя факелом, он второй рукой, уже свободной от меча, вытертого и вложенного в ножны, делал приглашающие движения вперед. – Проходи, вон твоя кибитка стоит! Из пожитков чего донести? Помочь?

– Справимся… помогальщик выискался… – ворчала Зорчиха, проходя мимо него с единственным взятым в дорогу коробом.

– А где боярин Милюта? – спросила Прямислава, поддерживая под локоть Крестю. Той, похоже, казалось, что земля треснет под ногами, если она покажется во дворе в мирском платье.

– В реку свалился, утоп, видно, раб Божий! – Мирон торопливо перекрестился. – Сам виноват, мы его добром просили. Бог наказал – грех жену от мужа увозить! Ну, иди, иди, княгиня!

Когда они проходили мимо, он слегка шлепнул Прямиславу по бедру – то ли подгонял, то ли кто его знает… Она вздрогнула, но промолчала: она сейчас не в том положении, чтобы возмущаться.

Во дворе было еще совсем темно, отблески факелов выхватывали из темноты только черную громаду кибитки и лошадей, не успевших толком отдохнуть и недовольных. Чуть поодаль на земле Прямислава мельком заметила что-то темное и вздрогнула – ей показалось, что это мертвое тело кого-то из тех, кто привез ее сюда. Может быть, так оно и было, но вездесущий Мирон уже открыл дверцу кибитки и подсаживал туда их с Крестей и Зорчиху. Похоже, что он торопился.

Село Ивлянка принадлежало самому Юрию Ярославичу, поскольку досталось ему в наследство от отца.

Князь Вячеслав, ожидая свою дочь, не постеснялся занять его, поскольку бессовестный зять в его отсутствие занял Туров. И если захватчик стал бы оправдываться, что его позвало на туровский стол вече, то и Вячеслав Владимирович мог бы сказать, что «вече» села Ивлянки не возражало против его приезда. Свое «согласие» смерды выразили тем, что попрятались по избам, а скотину, щипавшую на лугах первую весеннюю травку, поспешно угнали в лес. Но к тому времени, когда ожидаемая Прямислава Вячеславна приехала, князя Вячеслава здесь уже не было и село было возвращено в распоряжение законной власти. Торопясь, туровцы не брали пленных, а только забрали кое-что из наиболее ценной утвари княжьего двора и съестных припасов.

Сюда же, на княжий двор, сотник Мирон поместил свою добычу – Юрьеву княгиню с двумя ее челядинками. Прямиславе очень хотелось знать, куда девался ее отец и почему он ее не дождался, но следов какой-либо битвы нигде видно не было. Правда, ехать прямо в село сотник Мирон тоже не решился, а сначала, задержав отряд в открытом поле, послал вперед пару кметей. Вернувшись, они о чем-то тихо доложили ему, и он велел трогаться.

Прямислава была до крайности озадачена происходящим. Странно было уже то, что она после ночной остановки продолжает путь в ту же сторону и даже в то же самое место, но в сопровождении совсем других людей, в другой одежде и даже под чужим именем! А если вспомнить, что семь лет она провела в монастыре и не выходила дальше торга и нескольких прилегающих улочек, то станет ясно, с какой смесью тревоги и любопытства она выглядывала из кибитки, жадно рассматривая ничем не примечательные избенки. Село было как село и состояло из полутора десятка избушек, с княжьим двором на горке. Но избушки смердов под соломенными крышами, огородики, выпасы, плетни казались новыми Прямиславе, которая видела нечто подобное только семь лет назад по дороге из Турова в Берестье и чувствовала себя где-то за тридевятью землями.

Вслед за всадниками кибитка поднялась на горку и въехала в ворота княжьего двора. Двор тоже был не из больших, сам князь наезжал сюда редко, разве что во время охот, и проживал тут тиун со своим семейством и с подначальной челядью. Трех пленниц проводили наверх, в горницы. Убранство здесь было небогатое и порядком обветшалое. Распоряжалась в доме женщина лет двадцати семи, рослая, с красивым румяным лицом и густыми черными бровями. На поясе у нее звенела большая связка ключей, указывая на ее почетное и одновременно подневольное положение в доме.

– Вот эта его княгиня? – сразу спросила ключница, жадным взглядом окидывая Крестю. – Да уж, невелика птичка! – с издевкой прибавила она. – Сколько же ей? Пятнадцать-то есть? А так и не выросла, как была недоросточком, так и осталась!

– А тебе-то, матушка, что за дело? – сдержанно-враждебно отозвалась Прямислава. При этом она подчеркнула слово «матушка», давая понять, что ее собеседницу недоросточком уж никак не назовешь.

– Много будешь знать – состаришься! – резко ответила ключница, метнув в ее сторону небрежный взгляд. – Небось Варварой звать?

Прямислава вспыхнула: она не привыкла, чтобы с ней так разговаривали.

– Так и ты знай свои ключи, а в чужое дело не встревай и чужих годов не считай! – гневно ответила она. – Своих хватает – гляди, собьешься считать!

– Без моих ключей, голубка, голодной насидишься со своей княгиней! – бросила ключница, но тут сотник Мирон взял ее за плечи и подтолкнул к дверям, бормоча: «Ступай, ступай!»

Красавица вышла, негодующе фыркая, но, видимо, ее смягчило внимание мужчины, пусть даже выраженное таким образом.

– Ты, раба Божия, не для монастыря нравом уродилась, тебе бы в воеводы! – с дружелюбным упреком обратился к Прямиславе сотник. Похоже, он старался ладить решительно со всеми, с кем ему приходилось иметь дело, и готов был подружиться даже с челядью похищенной княгини.

– А у нее отец воеводой был, – пояснила невозмутимая Зорчиха. – Может, слышал, Орогость Смолижич. Тоже, помнится, сотню водил у князя Юрия.

– Воевода Орогость! – Мирон взял себя за бороду, будто бы в большом изумлении, во все глаза глядя на Прямиславу, словно она внезапно оказалась его родной сестрой. – Как такого человека не знать! (У него получилось «человека», и Прямислава, не привыкшая к новгородскому говору, с трудом удержалась от смеха.) Добрый был муж, отважный, честный! Как же ты в монастырь-то попала, красавица?