Когда зацветет сакура… - Алексей Воронков

И все же это только полдела. На территории Маньчжурии и Кореи оставались сотни людей, которые, окончив в Синьцзине возглавляемую Паком школу, работали теперь на японскую разведку. А это тоже потенциальные враги, обладающие навыком шпионской и диверсионной деятельности.

Пака и прибывших с ним лиц контрразведчики трогать до поры не стали – они нужны им были для приманки. А те времени зря не тратили. Особенно Пак, которому нужно было торопиться, – ему японцы дали всего месяц на все про все. А он еще должен в Москву съездить, чтобы встретиться с советскими руководителями и обсудить кое-какие важные вопросы. В Москву он попадет, но несколько позже, когда оттуда поступит команда арестовать Пака вместе со всеми «слушателями» школы.

Главные мероприятия по выманиванию оставшихся членов Синхындона начались в ходе расследования деятельности синьцзинской шпионско-диверсионной организации, когда одному из ближайших помощников Пака было переправлено письмо, в котором патрон сообщал о том, что курсы со станции Океанской в скором времени переведут в один из западных городов красной России, в связи с чем необходимо срочно переправить на советскую территорию большую группу надежных людей из числа бывших курсантов разведшколы. Его просьбу выполнили, и вскоре еще несколько десятков воспитанников Пака во главе с ближайшими его соратниками оказались на советской территории.

Но и тогда игра не закончилась. Японцев еще долго водили за нос, передавая им «липовую» информацию, так что те думали, что на территории СССР действует настоящий националистический центр, созданный Пак Чен Хи. По просьбе руководителей этого центра японцы засылали на советскую территорию своих опытных агентов, которые потом бесследно исчезали. Однако только в середине сорок пятого года японцы поняли, что их план провален.

Для Пак Чен Хи его арест вылился в настоящую трагедию. Попав в тюрьму, он решил, что его карьера разведчика окончена, и покончил жизнь самоубийством. Многих его агентов судили. Генералы Итагаки и Доихара, вместе с Паком разрабатывавшие операцию «Голова самурая», были после войны приговорены к смертной казни.

«Да, исторьица!» – ознакомившись с документами, покачал головой Жаков. Особенно его заинтересовала информация о том, что далеко не все члены Синхындона, а вместе с ними и бывшие выпускники синьцзинской разведшколы были арестованы в ходе операции по разгрому секретной организации господина Пака. Не случайно из Главного управления госбезопасности НКВД СССР во все особые отделы соединений, находившиеся на освобожденных территориях Кореи и Китая, были разосланы шифрограммы с требованием в ходе оперативной работы в первую очередь выявлять лиц, в предвоенные годы прошедших подготовку в разведывательно-диверсионной школе города Синьцзиня.

1

По приезде в Гензан Жаковы поселились в небольшом особнячке, расположенном в квартале, где жила зажиточная часть горожан – бывшие чиновники, купцы, промышленники, владельцы недвижимости, биржевые дельцы, адвокаты, доктора, ведущие частную практику. Здесь же находились дома, ранее принадлежавшие японским колонистам. С уютными чистыми двориками, асфальтированными дорожками, ухоженными фруктовыми садиками и беседками для отдыха.

Небольшого полета интеллигенция, всякая мастеровая и мелкая торговая публика ютилась в бедных кварталах с невероятно узкими улочками, образованными длинными рядами прилепившихся друг к другу глинобитных лачуг, из дверей которых и днем и ночью исходил дух острых приправ. Тут же были харчевни с красными бумажными фонариками у входа, небольшие мастерские, лавчонки, где продавались японские и корейские товары и продукты.

Был здесь и деловой квартал, не такой, как, скажем, токийский Маруноути, но все же. Там находились несколько кирпичных административных зданий, два банка, несколько больших магазинов, бывшая японская и корейская школы, биржа, бывший японский госпиталь и еще что-то в этом роде.

Особнячок, который местная власть предоставила Жаковым, ранее принадлежал какому-то сбежавшему колонисту. Он был построен в традиционном японском стиле и выглядел достаточно просто – широкая крыша, опирающаяся на каркас из деревянных стропил и опор, в нем ни окон, ни дверей, ибо в каждой комнате три стены из четырех можно было в любой момент раздвинуть, а в теплый летний день и вовсе снять. Все эти створки-каркасы, которые японцы называют седзи, были сделаны из тонких бамбуковых реек наподобие решеток и служили наружными стенами. Промежутки между рейками были оклеены плотной белой рисовой бумагой и частично обиты деревом. Тонкие раздвижные перегородки – фусума, – что делили внутренние помещения и одновременно служили дверями, были также оклеены бумагой и расписаны драконами, экзотическими деревьями с ветвями-змеями и хитроумно сплетенными корневищами.

Когда Жаковы впервые вошли в этот дом, их поразило то, что в нем отсутствовала мебель. Там не было ни шкафов для одежды, ни книжных полок, ни дивана, ни кресел… И стульев не было, и буфета с посудой… Да что там – не было даже кровати. Вместо громоздких шкафов – встроенные с раздвижными дверями, повторяющими фактуру стен. Вместо стульев – подушки. Вместо основательного обеденного стола – низенький столик с перламутровой инкрустацией. Диваны же и кровати заменяли футоны – матрасы, наполненные прессованным хлопком, которые японцы после пробуждения убирают в специальные ниши в стенах или во встроенные шкафы, освобождая пространство для жизни.

«Довольно скромно», – подумал Жаков, поочередно разглядывая то обнаженное дерево опор и стропил, то потолок из выструганных досок, то решетчатые переплеты, рисовая бумага которых мягко рассеивала пробивающийся снаружи свет. Под ногами (Нина буквально заставила мужа снять обувь, предварительно подав ему пример) слегка пружинили татами – жесткие, пальца в три толщиной маты из простеганных соломенных циновок. Пол, составленный из этих золотистых прямоугольников, был совершенно пуст. Пусты были и стены. Нигде никаких украшений, за исключением ниши, где висел свиток с каким-то изображением – какэмоно, – под которым стояла фарфоровая ваза с цветами.

Такое было впечатление, что это не настоящий дом, а некие декорации для самурайского фильма, воссоздающие атмосферу Средневековья. Подобные Жаковым доводилось видеть в харбинских кинотеатрах.

Таким же традиционно для японцев скромным выглядел и небольшой дворик подле дома с цветником, а также сад с вырытым посредине него прудом, которые достались супругам по наследству.

Что и говорить, за четыре столетия до того, как Корбюзье впервые заговорил о минимуме пространства, необходимого для жизни человека, такая мера уже прочно вошла в обиход строителей японских жилищ. Ведь те же татами есть не что иное, как наименьшая площадь, на которой взрослый человек может сидеть, работать, отдыхать и спать. Говорят, что именно жизнь на татами привела к миниатюризации изобразительного искусства, так как японец привык любоваться картиной, сидя на полу. Даже правители Японии издревле предпочитали обходиться без тронов, восседая на подушках, положенных на татами. Татами – это как бы основа японского образа жизни. Едва коснувшись этой золотистой циновки, едва вдохнув ее своеобразный запах, люди инстинктивно перевоплощаются. Позы, жесты, слова – все это само собой наполняется духом традиционной Японии.