Марселино Хлеб-и-Вино - Хосе Мария Санчес-Сильва

А дон Мариано добавил, чтобы Господь отвечал побыстрее, потому что это ж его мать просит, а она никогда ещё никого ни о чём не просила.

Господь же наш Иисус Христос, Который знал донью Иллюминаду по имени, — а полностью её звали Иллюминада Реверберасьон София де Тринидад Гонсалес де Бусто де Гомес-Эрсилья де лос Уэлмос, — не смотрел ни на неё, ни на дона Мариано. Его слегка покрытые пылью губы так и не шевельнулись, хотя расфуфыренная старуха и её сынок долго ещё упрекали и улещивали Его, перечисляя свои добрые дела. Так Христос, говоривший с Марселино Хлеб-и-Вино, и не сказал им обоим ни единого слова.

Когда вскоре после этого нагруженная драгоценностями и благовониями карета всё-таки покинула монастырь, отец-настоятель радостно поднял глаза к небу, а потом все старые монахи с ним во главе немедленно отправились в часовню и простёрлись у ног Христа, явившего Себя маленькому Марселино:

— Благодарим Тебя, Господи, что Ты восхотел ещё немного остаться с Твоими бедными монахами.

Как только настоятель и другие вышли из часовни, со стороны входа в монастырь послышались быстрые шаги, восклицания и чуть ли не шум борьбы. До монахов донёсся гневный мужской голос:

— Я сказал, что хочу увидеть это распятие — значит, увижу!

В коридоре показались трое: два молодых монаха, недавно пришедших в монастырь, пытались удержать высокого и сильного мужчину средних лет. Одежда его была в беспорядке, а бедных монахов он буквально тащил за собой.

Все трое кричали и боролись, но продвигались ко входу в часовню на глазах у изумлённого настоятеля и старых монахов, которые были уже не в том возрасте, чтобы ввязываться в схватку (да настоятель бы и не позволил). Вслед за незнакомцем и пытавшимися его удержать послушниками они повернули обратно к часовне.

Незваному гостю удалось стряхнуть с себя обоих монахов, и теперь он, всхлипывая, лежал ничком перед алтарём, под образом Распятого. Настоятель обернулся к побеждённым собратьям:

— Он сказал, что он отец Марселино, — объяснил один из них, переводя дух и поправляя измятую рясу.

Старые монахи принялись с надеждой переглядываться, а настоятель предложил:

— Помолимся вместе с ним. Мы ведь и молиться-то будем об одном и том же…

Так они и сделали. Незнакомец постепенно утих и теперь стоял на коленях, молча глядя на распятие. Прождав достаточно долго, настоятель встал и заговорил с ним:

— Ну что, сын мой, пойдём? Ты уже успокоился?

Тот встал и хотел было что-то сказать, но настоятель прервал его:

— Не здесь. Господу не обязательно выслушивать, что ты хочешь рассказать: Он и так всё это знает.

Преклонив, как положено, колено[41], все вышли из часовни. Дойдя до своей двери, настоятель обернулся к молодым монахам:

— Можете вернуться к своим обязанностям, братья. Потом, если будет возможность, вам всё расскажут.

Оказавшись у себя, настоятель сел и сказал:

— Теперь можешь говорить о чём хочешь, сын мой.

Незнакомец остался стоять у стола. Глаза его снова наполнились слезами, но голос был твёрд:

— Я Клаудио, отец Марселино. Я с Кубы сейчас. Хотел увидеть это распятие и возблагодарить Бога. А ещё хочу видеть могилу моего сына. Потом пойду и сдамся властям.

Настоятель встал, взял Клаудио за руку и повёл его к двери.

— Ты хорошо рассудил, — согласился он. — Пойдём туда вместе. Наши братья тоже знали и любили твоего сына, как и я сам. В память о нём и Господа ради здесь теперь твой дом и твоя новая семья.

И все направились к кладбищу, — вот только брат Кашка, как всегда, забыл очки. Правда, толку от них немного, так они густо забрызганы — ведь брат Кашка в них работал на кухне…