Чучхе - Алексей Евдокимов

— Эдик? — в трубку. — Вы на месте? Сколько камер? Давай. Боевая готовность. Через полчасика она подъедет…

Довольно обширное открытое неухоженное пространство, неопрятная индустриальная застройка в отдалении. Вполоборота друг к другу стоят Артем и его куратор.

Артем передает визави папку, аналогичную той, что листал давеча Эмиль:

— Не могу сказать, что вам понравится. Но интересно вам будет. И… небесполезно.

Куратор бегло пролистывает папку — она полна ксерокопий документов, — задерживается взглядом на одном… другом…

— Президентский фонд? — Поднимает глаза на Артема.

Они смотрят друг на друга.

Красный спорткар Эмиля останавливается у подъезда дома, где живет Андрей. Эмиль вылезает из кабины. Смотрит на дом, как бы пытаясь вычислить Андреевы окна. Захлопывает дверцу, обходит свое авто сзади… Что-то привлекает его внимание. Он глядит на свою машину. На пыльном крыле что-то выведено — прописано, видимо, просто пальцем, прямо по пыли. Короткая надпись. Бессмысленный набор букв: РЛЩЕИ.

Эмиль смотрит на надпись. Он явно что-то пытается вспомнить. Не вспоминает — и, развернувшись, решительно идет к дому.

Зал аэропорта, стойки регистрации. Улетающие с вещами. К одной из стоек подходит Алиса. Протягивает паспорт и билет.

Девица за стойкой совершает дежурные операции с документами:

— В багаж сдавать будете?

— Только с собой.

Стоящая у стойки Алиса видна на небольшом дисплее… выносном — для оператора — дисплее профессиональной цифровой видеокамеры с длиннофокусным объективом… которую оператор навел на Алису из отдаленной точки аэропорта.

Студия Андрея. Лицами друг к другу, привалившись задом каждый к своему предмету обстановки — на расстоянии метров трех, — стоят Андрей и Эмиль.

Андрей жестко, с нехарактерной для себя — скорее с артемовской — интонацией, спрашивает:

— Дальше?

— Дальше? Это я у тебя хочу спросить! Кто из нас будет восьмым?

Андрей, склонив голову набок, жестко щурится:

— Хорошо. Если он хочет открывать карты — будем открывать. Он, конечно, много сказал тебе. Но далеко не все. Может, он не знает. А может, специально не сказал.

Эмиль смотрит на него в упор, максимально недоверчиво.

— Горбовскому вся эта бодяга нужна не больше, чем Голышеву, — говорит Андрей, двигаясь к своему сейфу за креслом. — То есть категорически не нужна ровно в той же степени, — достает из сейфа несколько ксерокопий. — Потому что будущий президент Роман Павлович и бывший диссидент Всеволод Олегович с недавних пор деловые партнеры. Они посчитали и решили, что выгоднее — коммерчески выгоднее, естественно, — теперь работать вместе. При новом президенте будут новые расклады. В них Горбовский уже не будет обвинять власти в терактах. А власти снимут висящие на нем обвинения и отзовут обращение в Интерпол. Горбовский, разумеется, круто забашляет — но бонусов в итоге все равно огребет больше. Пиар-оформление сделки произведут, естественно, после выборов. Но башляет Вэ О уже сейчас, — дает Эмилю ксерокопии. — Это — копии документации по переводам.

Эмиль смотрит их, роняет на пол, отворачивается.

— Надеюсь, не нужны дополнительные доказательства, что лично я в происходящем, — Андрей делает неопределенный жест, — с нами не заинтересован? Или, — людоедски ухмыляется, — ты ждешь от меня моральных оправданий?

Эмиль переводит на него мрачнейший взгляд.

— Меньше всего я намерен оправдываться, — Андрей подбирает копии и прячет их обратно в сейф.

— Но изволь, я могу сказать, как все было. Когда я начинал работать в своей конторе, я, между прочим, был тем еще идеалистом. Во мне еще бродила, недопереваренная, вся та хрень, которой Наш грузил нас в школе. Я правда хотел изменить что-то в этой системе. Мне казалось, что эффективнее всего делать это изнутри. Но очень быстро я убедился, что система нереформируема. В принципе. Она абсолютно самодостаточна и стабильна, ее не изменишь. И тогда я решил, что раз нельзя ее изменить, то надо ее разрушить. И вот тогда я стал наводить контакты со всеми враждебными власти силами: с Горбовским, с «западниками», с доморощенными оппозиционерами из числа самых отмороженных, — циничнейше усмехается. — И конечно же, пообщавшись с ними, я окончательно убедился в очевидном. В том, что любые альтернативы — как минимум, КАК МИНИМУМ! — ничуть, НИЧУТЬ! — не лучше. А сплошь и рядом — хуже, причем гораздо. И — что самое интересное — в конечном счете вообще нет разницы между властью и ее врагами. Они не просто одинаковое говно — они ОДНО И ТО ЖЕ ГОВНО, — кивает на сейф. — Ну, в общем, чего еще объяснять?.. Поэтому я не буду лепить ангельское выражение и заливать, что стучу из высших соображений. Я давно уже стучу из самых банальных корыстных соображений. Да, денежных и карьерных. Потому что в системе, где все имеют всех, я лучше буду в активной позиции, — по ходу монолога он говорит все жарче, все чеканнее, он действительно похож сейчас на Артема. Кроме того, он автоматическим жестом достает из кармана и трясет в кулаке мелочь. — Но не тебе — только не тебе, Эмиль! — обвинять меня в цинизме. Не человеку, придумывающему и продюсирующему такие шоу, как твои. Как «Свиноферма» твоя хитовая, как «Похоть»… Потому что ты, Эмиль, — ты гораздо, несравнимо циничнее!

Эмиль после этих слов смотрит на Андрея уже совсем с другим выражением — уже не делая вид, что просто не может уместить в голове степень подлости собеседника, а открыто враждебно — в упор.

— Знаешь, Эмиль, почему ты гораздо хуже меня? Мы оба считаем человека говном, причем говном полным и абсолютным, и оба извлекаем из этого убеждения деньги. Только я делаю это молча, а ты человеческую говенность еще и проповедуешь. Всей стране. «Ферма»! Может, кто-то и думает, что это просто хохма, когда городские дебилы пытаются ухаживать за свиньями. Но ты-то знаешь, что́ показываешь и доказываешь зрителю — и чем в итоге твои шоу так этому зрителю нравятся. Ты показываешь, что человек ничем не отличается от свиньи. «Похоть»! Конечно, быдлу интересно смотреть, сколько герои смогут выдержать супружескую верность! Но ему еще и приятно убеждаться в том, что человек — это животное, чье поведение определяется потребностями его члена. Они же не просто наслаждаются животностью героев — они сами получают индульгенцию быть животными! Что делаю я? Я просто стравливаю между собой заведомых ублюдков, а ты, Эмиль, — ты занимаешься растлением малых сих! Твое дело гора-а-здо гнуснее! С той самой точки зрения, с которой ты пытаешься так трагически на меня пялиться. Не надо, Эмиль. Не стоит…

На последних словах Андрей резким движением высыпает мелочь на столешницу — это та самая экзотическая «медь» из разных стран.

Обширное полутемное помещение, не то заброшенный заводской цех с остовами когда-то стоявших здесь агрегатов, не то запущенный склад с останками когда-то хранимых товаров… По помещению идет Артем. Его ждут Костя и еще один «боец» — невысокий, широкоплечий. «Боец» смотрит в сторону.