Колеса ужаса - Свен Хассель

— Хотите послушать о деревьях в Туапсе? Мы тогда входили в армию фон Клейста и несколько недель двигались по Кавказу. Вышли из Ростова и с боями продвигались по берегу Черного моря. Должны были войти в Персию, Сирию, или как там она называется, но из этого ничего не вышло. Помешал нам Тимошенко, сталинский маршал. Наши егеря поднялись на самую высокую вершину Кавказа — Эльбрус, чтобы полюбоваться видами и установить там знамя, но сталинские горные стрелки вскоре его сбросили.

Когда весь наш цирк дошел до Туапсе, нас ожидал приятный сюрприз. Иван перегородил единственную дорогу громадным завалом из толстенных акаций и эвкалиптов. Мы были окружены болотами и зарослями. Русские неделями рубили и спиливали деревья, а когда появились мы, начали валить их еще и с помощью огня. Наши саперы из Девяносто четвертого и Семьдесят четвертого полков сражались, как львы, чтобы расчистить дорогу. Самые большие бульдозеры оказались беспомощны. Бензина у нас было мало, но мы пытались прожечь проход и едва не изжарились сами, как рождественские индейки. Иван сидел в густых зарослях и щелкал нас одного за другим. Поднялась паника. Мы начали отходить. Сорвалась лавина. Но Иван навалил столько деревьев, что они остановили ее и спасли нас. Через несколько дней, когда армейский корпус вновь стал управляемым, мы потащились к Каспийскому морю. Нам нужна была нефть. Помните, как Геббельс хвастался нашими запасами нефти? Тогда мы находились на грузинских грунтовых дорогах, между нами и ближайшими нефтяными скважинами были сотни километров.

— О Господи, — сказал Плутон, — эта Грузинская военная дорога. Ее никто не сможет забыть. Грязевая канава. Все наши машины застревали.

Штеге засмеялся.

— Помните, как наш «шестьсот двадцать третий»[35]заскользил, сломал телефонные столбы, будто спички, и расплющил в грязи несколько мотоциклов с колясками? Проклятая военная дорога! Весь цирк застрял, как затычка в бочке.

В оружейной стемнело. Мы слышали пение возвращавшихся с полевых учений новобранцев.

— Хочешь принять ванну из пива? — восторженно выкрикнул Порта и вылил большой кувшин на голову белокурой официантки. Лил медленно, старательно, потом отшвырнул кувшин. Тот ударился о стойку; и остатки пива забрызгали все вокруг.

Мы с руганью подскочили. Порта вытер мокрые от пива руки и шлепнул по заду блондинку; хорошо известную под прозвищем «Кабинная девка».

Все было мокрым. Малыш хотел драться. В столовой выдался замечательный день.

Нас отправили на большой танковый завод, где мы со многими другими солдатами-фронтовиками опробовали новые танки и их вооружение. Это была превосходная, веселая жизнь, хоть нам иногда приходилось работать по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки. Казарменное однообразие, слава Богу, осталось позади. Здесь мы могли спрятаться среди сотен гражданских рабочих всевозможных национальностей.

Порта носился, как лось во время гона. Там было около двух тысяч работниц, и он считал их более или менее своей личной собственностью. Мастера почти всегда охотно давали нам пропуск за огражденную колючей проволокой территорию.

Правда, Плутон однажды зашел слишком далеко. Он угнал грузовик и ездил от одной пивнушки к другой, становясь все более и более пьяным. И в конце концов врезался на машине в стену всего в трех метрах от полицейского участка. За это ему пришлось просидеть две недели в кутузке. Ему следовало благодарить одного из мастеров за то, что дело не приняло худшего оборота. Этот человек клялся, что позволил Плутону выехать на грузовике и что на заводе тот незаменим. Однако оберст-лейтенант Вайсхаген устроил ему полномасштабную взбучку перед строем и объявил двухнедельный арест. Поскольку благородные защитники отечества почтительно слушали, он сказал стоявшему навытяжку Плутону, обмундирование которого состояло из предметов форменной армейской одежды четырех разных десятилетий:

— Ты пятно на армейских свитках славы, отвратительный тип! Бог весть, кто определил тебя в приличную, дисциплинированную учебную часть!

Поскольку военная тюрьма была переполнена, судьба определила Плутону сидеть в одной камере с бывшим унтер-офицером Рейнхардтом, который сошел с пути истинного и был забыт всеми, включая Бога и военных судей. Вышло так, что он оставался под арестом до сорок пятого года, пока его не освободили американцы. Они сделали его тюремным инспектором. Кому-то нужно было исполнять эту должность, почему бы не ему? Тюрьму Рейнхардт знал хорошо. Он был хорошим, добросовестным тюремщиком, служил новому режиму усердно, так усердно, что через три года сам оказался в заключении. Какая жалость, доверительно сказал он соседу по камере: мундир так хорошо шел ему!

Поначалу наш командир взвода лейтенант Хардер часто бранил нас за невоинское поведение. Потом махнул рукой — и сидел в молчаливом смирении в столовой для служащих, топя в пиве свой юношеский идеализм.

К сожалению, во время войны таких людей было очень мало. Появляться они стали после ее окончания. Все они были врагами Адольфа Гитлера, даже ближайшие сподвижники Гиммлера. Разберитесь в этом, если сможете!

Наша жизнь представляла собой вопиющую смесь радости и страданий. Живи сегодня, завтра будешь мертв. Мы жили бурно, неистово. Старались не думать, только забывать. Были висельниками с петлей на шее, и нужен был только палач, чтобы ее затянуть. Многие — около семи миллионов немцев — называли нас громилами, преступниками. Имейте в виду, мы были людьми третьего сорта. Опыт приучил нас видеть в каждом мерзавца, пока не доказано обратное. Доказательством зачастую служило тяжкое испытание. Те, кто не принадлежал к нашему маленькому кругу, видели в нас врагов. Относились мы к ним терпимо, но и пальцем не шевельнули бы, чтобы им помочь. Нам было совершенно все равно, живы они или нет. Пили все спиртные напитки, какие удавалось раздобыть. Заглушали свои страдания сигаретами с опиумом. Ложились в постель с любой женщиной, какую удавалось подцепить. Постелью зачастую служила будка часового или канава. Не брезговали даже туалетами.

Мы видели, как люди гибнут тысячами; видели, как на глазах у нас казнят друзей. Людей в тех же мундирах, что и мы, расстреливали и вешали. Мы были членами расстрельных команд, видели, как немцы и немки падали на песок и обагряли его кровью. Видели, как бессчетные массы гибли в русских степях, в горах Кавказа, в болотах Белоруссии. Случалось, плакали, но только спьяну, когда не отдавали себе отчета в том, что делаем. Мы носили на себе клеймо Старухи с Косой. Были уже мертвы, но никогда об этом не говорили.

Теперь, слоняясь по столовой, мы поддразнивали трех официанток.

— Эй, ты, — обратился к блондинке Порта. — Как насчет того, чтобы проделать со мной вольные упражнения?

Никакого ответа; лишь уязвленное вскидывание головы на пухлой шее.

— Проделай это с папочкой, потом захочешь плюнуть на столовую и поехать со мной на фронт.