Влюбленный Шекспир - Энтони Берджесс

— Кое-кто с этим не согласен и считает, что и сам Иисус занимался этим со своим возлюбленным учеником Иоанном и что это вызвало ревность Иуды. И что никакая женщина, кроме одной-единственной, Его матери, не унаследует царствия небесного. — И затем, «внезапно испугавшись того, что мальчики могут запросто передать это отцу как якобы его собственную точку зрения, поспешно добавил: — Конечно, все это чушь и вздор, да, конечно, чушь. Но все-таки кое-кто думал именно так. А теперь давайте вернемся к нашему учебнику по грамматике.

…Что это было? Зачем он наговорил им все это? Может быть, все дело в больных нервах Уилла и том огорчении, что ему довелось пережить? Неужели все его существо протестует против женщин — белых и сварливых, черных и драчливых? Уилл с новой силой взялся за сочинение пьесы, которая якобы принадлежала перу Плавта:

Обед остыл — она разгорячилась; А он остыл затем, что вас все нет; Вас нет затем, что не хотите есть; Есть не хотите — значит, разговелись Уж где-то вы, заставив тем нас всех

Поститься и замаливать ваш грех[20]…

Ох уж эти неуклюжие строчки! Отовсюду так и лезет его подражание Сенеке, а отнюдь не Плавту… Неужели он никогда не станет самим собой?

— А Ральф сегодня не завтракал, — доложил Майлз. — У него зуб очень болит.

— Значит, — сказал Уилл, глядя на Ральфа, который застонал и поспешил сунуть в рот новый зубчик чеснока, — теперь я знаю, кто из вас кто. Ральф — этот тот, у кого болит зуб. — Ральф захныкал. — А разве у вас в городе нет зубодера? — удивился Уилл.

— Он болеет. У него лихорадка. Отец сегодня уехал по делам. Он сказал, что повезет его завтра в Кембридж.

— В Кембридж? Это же далеко.

— В наш Кембридж, глупый, — с усмешкой ответил Майлз. — В глостерширский Кембридж, а не в лондонский.

«Глупого» Уилл пропустил мимо ушей. И он не сомневался, что Майлз определенно знал, что делает, когда той ночью он пришел в комнату своего учителя и забрался к нему в постель. Мальчишка дрожал: было довольно холодно.

— Ральф плачет от зубной боли и мешает мне спать. — Близнецы спали в одной кровати.

Уилл прислушался: никакого плача слышно не было.

— Тогда заходи, и побыстрее.

На следующий день Ральфу вырвали больной зуб. Майлз больше не приходил в комнату Уилла, но в его присутствии начал кокетничать и воображать, словно девчонка. И вот однажды Уилл схватил его, когда он самым первым явился на урок в классную комнату, но, да простит его Господь, это оказался не Майлз, а Ральф. Ральф заорал громче, чем от зубной боли, и в следующий момент в комнату ворвались его мать и отец, которые в это время как раз сидели за завтраком. Они выскочили из-за стола, даже не прожевав того, чем были набиты их рты. Разгорелся громкий скандал, и дело едва не дошло до драки. Защищаясь, Уилл выхватил перочинный ножик.

— Он убьет нас, — вопила госпожа Куэджли. — Я всегда знала, что это когда-нибудь случится. Вот что значит пускать в дом всякий сброд из глухомани.

— Молчи, женщина, — гремел ее супруг. — А ты, негодяй, прочь из моего дома! Совратитель невинных, малолетних детей… Вон отсюда, развратник!

— Подумать только, судья-пьяница прямо на глазах становится благочестивым человеком. Какой пафос! А как насчет римских оргий?

— Я сказал, вон отсюда!

— Сначала отдайте причитающиеся мне деньги.

— Ничего ты не получишь! А если не уберешься немедленно из моего дома, я обломаю свою палку об твою башку.

Мать тем временем утешала Ральфа, а мальчишка искоса поглядывал по сторонам, наблюдая за Уиллом. Он знал, в чем дело, он все прекрасно понимал.

— Вы забыли про наш договор, — напомнил Уилл, рассеяно глядя, как лезвие ножа блестит в свете утреннего зимнего солнца.

— Что, о законе вспомнил? Так пеняй на себя. Растление малолетних — тягчайший из грехов. Пошел вон, или я позову слуг, чтобы они вышвырнули тебя отсюда.

— Я и сам уйду, — с достоинством ответил Уилл. — Нам не о чем больше говорить.

И он ушел в свою комнату, чтобы увязать грязные рубашки в красный шейный платок. Тут к нему влетел запыхавшийся Майлз.

— Мы будем очень скучать, — сказал он, с трудом переводя дыхание. И бросил на неубранную постель несколько медных монеток. — Вот, возьмите. Это подарок. — Потом он неуклюже чмокнул Уилла в щеку и убежал. Уилл не спеша покинул дом; мажордом с издевательской усмешкой выпроводил его за дверь, а одна из служанок (ее звали не то Дженни, не то Джинни) выглянула из-за угла и глупо хихикнула. Но видит Бог, он еще отомстит этим плебеям! Он клялся в душе Зевсом и Исидой, что обязательно возьмет свое и станет выше этих жалких рабов.

Мороз сковал землю, но Уилл не чувствовал холода, его кровь прямо-таки кипела от негодования. Лошади у него не было, в Глостершир он приехал верхом на кляче, которую Куэджли по случаю купил для своего сына Мэтью. И куда сейчас? Нет, не в Бристоль, только не в Бристоль… Всякий раз, когда он глядел на западный горизонт, ему казалось, что там тлеет вечное зарево его позора и унижения. Уилл решил пойти по дороге, ведущей на северо-восток. Человеку с так сильно развитыми греховными наклонностями лучше всего держаться поближе к своей семье (в которой, судя по его подсчетам, очень скоро ожидалось прибавление).. Багаж Уилла состоял из небольшого и горького житейского опыта, из воспоминаний о замке Баркли, в небе над которым кружили ласточки, и из нескольких сотен стихотворных строк лже-Плавта.

Что может быть страшнее испытанья, Чем говорить о несказанном горе?

Но расскажу, насколько скорбь позволит, Чтоб знали все: я обречен на смерть

Не преступленьем, а самой природой[21].

В Уитминстере он зашел в дешевый трактир, чтобы поесть, и там судьба свела его с одним проходимцем, основным занятием которого была игра в кости. Уилл сидел в уголке и размачивал сухой хлеб в похлебке, больше похожей на помои, и этот игрок обратился к нему. Джентльмены в этот трактир не заходили, а Уилл выглядел именно как благородный господин; видимо, шулер признал в нем родственную душу — благообразный, учтивый, улыбчивый молодой человек, твердо знающий, что ему нужно от жизни. Игрок же был худощавым парнем в большой черной шляпе, которая делала его похожим на странствующего проповедника; говорил он стремительной скороговоркой.

— Этой похлебкой сыт не будешь, — с ходу заявил он. — Вот в Глостере мы могли бы объесться сладкими пирожками и закусить их ватрушками. А вы, сэр, чем занимаетесь? Судя по всему, дела у вас идут неважно.

— Вообще-то, я в некотором роде поэт. Хотя, еще совсем недавно был учителем.

— Совсем недавно? Так-так. Что ж, честных мастеровых людей на свете много, а вот хороший вор — большая редкость. Сам я еду в Глостер, чтобы провернуть там одно выгодное дельце. Мы могли бы пойти туда вдвоем, но для начала мне хотелось бы рассказать вам суть этого дела. Вы выглядите неглупым молодым человеком.