На службе зла. Вызываю огонь на себя - Анатолий Матвиенко

— Вы сильно расстроились?

— Когда меня избивали ногами по голове, тогда — да, расстраивалась. Увидев Вольского, скорее рассмеялась над своими глупыми детскими мечтами. Кстати, я ему тоже не понравилась.

— Может, у него просто плохой вкус.

— Не льстите. После каторги женщины не выглядят привлекательными, — тем не менее Мария чуть поправила волосы. Женские привычки неистребимы.

— Но ведь попали вы туда молодой. Шрамов на лице не осталось. Наверняка политические заключенные были в вас влюблены поголовно. Неужели за столько лет никто из ваших единомышленников не пришелся по сердцу?

— Вам трудно это понять. В Акатуе я воспринимала их как братьев, товарищей по борьбе.

— Нет, как раз понятно. Не нашлось человека, который достучался бы до вашего женского начала и заставил забыть, что он товарищ по борьбе. Чтобы вы почувствовали в нем мужчину.

— Была еще одна причина… Мне неловко говорить. А, ладно, уже и не такое нарассказывала. После изнасилования у меня появилась безобразная сыпь, от шеи и… дальше, — она машинально тронула пальцем кожу за воротником блузки. — Я боялась, что это — сифилис. Стало быть, никаких романов.

— Я не врач. Но, по-моему, ваше небольшое раздражение — от нервов.

— Мне тюремный доктор, который вправил вывихи и залечил побои, то же говорил. Но пока не вернулась в Петроград и не сдала анализы, ни в чем не была уверена. Про нервы вы правы. Я порой куда-то проваливаюсь. Товарищи говорят, четверть часа лежу с открытыми глазами и ни на что не реагирую. Мне достаточно любой мелочи, чтобы взорваться и выйти из себя. При нашей первой встрече, когда вы говорили о недостатке мужества у эсеров, я даже «Браунинг» взвела, — Спиридонова показала маленький уродливый пистолет, настолько плоский, что почти не выпячивался в кармане ее мешковатого жакета. — Потом, ясное дело, пожалела бы. Застрелила бы единственного человека, который меня понимает, потому что бесконечно далек.

— Не только. Вас воспринимают как политика. Мне на это плевать — про политическую сторону отношений с эсерами пусть думают Ульянов и Свердлов. Вы мне интересны как личность. И, конечно, сказывается одиночество. С кем можно говорить настолько откровенно, не боясь быть превратно истолкованным? Тем более не имея возможности уронить себя в глазах собеседника — ниже уровня царского сатрапа я перед вами не паду. К сожалению, мне пора прощаться. Завтра дела с самого утра, да и вам необходимы силы, чтобы бороться за революцию.

— Даже немного жаль. Заходите… как-нибудь. Поговорим не о политике.

— Непременно. Честь имею.

Следующее общение тоже затронуло деликатные темы, но как раз политические. Проводя Никольского в кабинет Керенского в Зимнем дворце, Спиридонова была явно удивлена просьбой премьера об этой встрече. Несмотря на явное неудовольствие формального начальника России, генерал настоял, чтобы эсерка присутствовала при разговоре. Ему требовался свидетель, пусть даже столь пристрастный и неуравновешенный.

Недовольно стрельнув глазами в сторону коллеги по партии, Керенский заявил:

— Корнилов и Крымов идут на Петроград с двумя казачьими корпусами.

— Это не новость. Вы сами их пригласили через Савинкова.

Главный министр хлопнул ладонью по столу.

— Они собираются ввести диктатуру! Распустить Советы! Правительство свести до роли придатка при военной комендатуре.

— То есть устранить вас от власти.

— Я не держусь за власть! — заявил Керенский, всем видом показывая противоположное. — Революция в опасности!

— Не думаю. Александр Федорович, мы не на митинге. Давайте назовем вещи своими именами. Насколько я помню Лавра Георгиевича по прежней службе, он умный и порядочный человек. Силами армии обеспечит порядок до выборов и проведения Учредительного собрания. Что-что, а самодержавие он не восстановит.

— Порядок, говорите? А вы понимаете, что в том порядке ни я, ни ваши большевики, ни она, — кивок в сторону Спиридоновой, — не нужны? Власть — это личное! Корнилов в первую очередь устранит угрозы своей личной диктатуре. Нас с вами.

— То есть вы предлагаете большевикам и левым эсерам остановить два армейских корпуса. Простите, как? А насчет диктатуры — пусть. Мы в оппозиции. Жесткие действия корниловцев куда больше вдохновят народные массы на выступление под красными знаменами. К тому же нам гораздо проще переагитировать его солдат на свою сторону, нежели встречать пулями тех же крестьян и рабочих, переодетых в солдатские шинели.

— Вы не цените демократию! — воскликнул Керенский. — Даже после июльской авантюры мы не разогнали большевиков. В розыске только Ульянов и Зиновьев, которые отказываются прийти на допрос. Корниловцы перестреляют ваше ЦК.

Никольский терпеливо ждал с полуулыбкой — вам нужно, вы и предлагайте, чем нас заинтересовать. Говорливая сверх всякого предела Спиридонова на этот раз молчала и наблюдала за их дуэлью.

— Передайте своему Центральному комитету, я распоряжусь вооружить питерских рабочих. После подавления генеральского мятежа отменю военное положение и сниму обвинения с Ульянова и Зиновьева.

— Сегодня же товарищи будут в курсе. К вечеру получите ответ. Но, Александр Федорович, приготовьте побольше неотразимых аргументов, чтобы рабочие проливали за вас кровь. Пока такого желания у них нет.

Всегда избегавшая телесного контакта эсерка в коридоре схватила Никольского за рукав.

— Откуда вы знали?

— Правильная исходная информация плюс логика. Как только остановим корниловцев, Керенский останется без поддержки военных, считающих, что он их предал, и Советов, которые вынуждены с винтовками в руках исправлять его ошибку. В Петрограде наготове вооруженные рабочие отряды. Продолжать или и так ясно?

— Вы необыкновенный человек. В вас есть какая-то тайна.

— Не добавили «товарищ жандарм».

— Многократно повторенная шутка не смешит.

— Тогда — честь имею. Мне срочно нужно в ЦК.

— Владимир Павлович!

— Да?

— Жаль, что вы не со мной… не с нами.

— Вступайте в РСДРП(б).

— Вряд ли. Потом поговорим.

Никольскому не удалось ограничить свое участие в Корниловском мятеже выполнением роли офицера связи между большевиками и эсеровско-меньшевистской коалицией. Слишком мало в распоряжении Петросовета было военных с артиллерийским опытом Владимира Павловича. С нелегкой руки Троцкого он возглавил южное направление обороны. Вылилось его назначение в организацию рубежа у Павловска, у которого Никольский мог сложить голову, заработать репутацию героя революции или предателя среди военных кругов. Нужное подчеркнуть.

Утром 29 августа пятитысячный отряд питерских рабочих, получивших винтовки и пулеметы стараниями Временного правительства, усиленный сомнительными подкреплениями в виде полутысячи кронштадтских морячков-анархистов, выдвинулся по дороге вдоль железнодорожного полотна в сторону Выдрицы. Генерал рассматривал нестройные колонны своего воинства со смесью раздражения и грусти. По численности — армейская пехотная бригада. По боеспособности вряд ли даже батальон. Хорошо, если рота. Но выбора нет. Марсианин абсолютно тверд: корниловцев необходимо остановить любой ценой, а народный гнев от кровопролития направить против Временного правительства.