Альбер Саварюс - Оноре де Бальзак

„Милостивый государь, — сказал я, — ваше дело я выиграю, но мне не нужен гонорар, я хочу большего“. — Аббат взглянул на меня с удивлением. — „Знайте, что я очень много потеряю, выступая против городского управления; я приехал сюда, чтобы сделаться депутатом, и хочу заниматься только коммерческими делами, так как депутатов выбирают коммерсанты, а последние не окажут мне доверия, если я буду защищать попов, ибо вы для них — попы. Если я берусь за ваш процесс, то лишь потому, что в 1828 году был личным секретарем министра (жест удивления со стороны аббата), докладчиком Государственного совета под именем Альбера де Саварюса (новый жест). Я остался верен монархическим принципам; но так как вы не составляете в Безансоне большинства, то мне нужно приобрести голоса среди буржуазии. Итак, просимое мною вознаграждение — это голоса, которые могли бы быть поданы за меня в благоприятный момент. Сохраним в тайне этот разговор, и я буду безвозмездно вести все дела вашей епархии. Ни слова о моем прошлом, и будем верными друзьями“. Придя поблагодарить меня после выигрыша процесса, главный викарий передал мне банковый билет в пятьсот франков и шепнул: „Голоса у вас будут“. Побеседовав с ним раз пять, я, кажется, стал его другом. Теперь, будучи завален делами, я берусь только за те яз них, которые касаются негоциантов, говоря, что коммерческие вопросы — моя специальность. Благодаря этой тактике меня ценят в торговом мире и я знакомлюсь с влиятельными лицами. Таким образом, все идет хорошо. Через несколько месяцев я подыщу в Безансоне подходящий для покупки дом, чтобы получить избирательный ценз. Надеюсь, ты одолжишь мне необходимые для этого деньги. Если я умру или потерплю неудачу, твой убыток будет не так уж велик, чтобы стоило обращать на это внимание. Квартирная плата обеспечит тебе проценты, и к тому же я постараюсь выждать хорошей оказии, чтобы ты ничего не потерял на этой необходимой для меня торговой сделке.

Ах, дорогой мой Леопольд! Даже у игрока, делающего ставку на последние крохи своего состояния в ту роковую ночь, когда он должен либо обогатиться, либо разориться, не бывает такого непрерывного звона в ушах, такой нервной дрожи, такого лихорадочного возбуждения, какие я испытываю каждодневно, играя последнюю партию в игре с честолюбием! Увы, мой дорогой, единственный друг, вот уже скоро десять лет, как я борюсь. В этой борьбе и с людьми и с обстоятельствами я беспрерывно тратил бодрость и энергию, истощил свои душевные силы; борьба эта совершенно изнурила меня внутренне, если можно так выразиться. Будучи на вид силен и крепок, я чувствую, что мое здоровье подорвано. Каждый новый день отрывает клочок от моей жизни. При каждом новом усилии я чувствую, что не в состоянии его возобновить. Моих сил и способностей хватит лишь на то, чтобы быть счастливым; и если мне не удастся возложить на голову венок из роз, то я перестану существовать, сделаюсь развалиной, ничего на свете не буду желать и никем не захочу стать. Ведь ты знаешь, что власть, слава, богатство, которых я так добиваюсь, имеют для меня лишь второстепенное значение: они лишь средство добиться успеха, лишь пьедестал для моего кумира.

Достигнуть цели, умирая, как античный гонец! Видеть, как счастье и смерть одновременно вступают на твой порог! Завоевать любимую женщину, когда любовь уже гаснет! Не быть в силах наслаждаться, когда право быть счастливым наконец приобретено! Это было уделом уже стольких людей! Бывают, наверно, минуты, когда Тантал останавливается, скрестив руки на груди, и бросает вызов преисподней, отказываясь от своей участи — быть вечно обманутым. Я поступлю точно так же, если мой план почему-либо не удастся, если после того, как я пресмыкался в провинциальной пыли, бродил, как голодный тигр, вокруг этих коммерсантов, этих избирателей, чтобы заполучить их голоса, после того, как вел в судах их скучные тяжбы, тратя на это свое время (вместо того, чтобы провести его на Лаго-Маджоре, отдыхая под взглядами любимой, слушая ее, любуясь той же водной гладью, на которую она смотрит), — словом, если после всего этого я не взойду на трибуну и не завоюю тот ореол славы, который должен окружать мое имя, чтобы оно могло заменить имя д'Аргайоло. Мало того, Леопольд, иногда меня охватывает гнетущая тоска; в глубине души я чувствую смертельное отвращение ко всему, в особенности, когда заранее представляю себе в мечтах блаженство счастливой любви. Hе ограничена ли мощь желания и не влияет ли на него пагубно чрезмерная затрата душевных сил? Но все-таки сейчас моя жизнь прекрасна, она озарена верой, трудом и любовью. Прощай, мой друг! Целую твоих детей и шлю привет твоей милой жене.

Ваш Альбер».

Розали дважды прочла это письмо; его содержание запечатлелось в ее памяти. Ей внезапно стало известно прошлое Альбера; быстрый ум помог ей разобраться в подробностях его жизни, которую она знала теперь всю. Сопоставив признания, сделанные в письме, с рассказом, напечатанным в журнале, она постигла тайну Альбера целиком. Разумеется, Розали преувеличивала достоинства этого замечательного человека, и без того немалые, и силу его могущественной воли; и ее любовь к Альберу превратилась в страсть, особенно бурную из-за молодости, скуки, одиночества и скрытой энергии характера. Для девушки любовь — следствие закона природы, но когда предметом ее чувства становится человек не совсем обыкновенный, к любви добавляется восторженность, переполняющая молодое сердце. Поэтому Розали вскоре дошла до болезненного и весьма опасного состояния любовной экзальтации.

Баронесса была очень довольна ею; Розали, вся во власти охватившей ее озабоченности, больше не противоречила матери, прилежно занималась различными рукоделиями и олицетворяла идеал покорной дочери.

Поверенный выступал в суде два-три раза в неделю. Будучи завален делами, он все же успевал вести и процессы в судебной палате и тяжбы в коммерческом суде. Не забывал он и о журнале и продолжал жить под покровом глубокой тайны, понимая, что чем сокровеннее будет его влияние, тем больше плодов оно даст. Но он не пренебрегал никакими средствами, чтобы достичь успеха, изучал список безансонских избирателей и внимательно исследовал их интересы, характеры, симпатии и антипатии. Кардинал, стремящийся стать папой, вряд ли прилагал когда-нибудь столько стараний.

Однажды Мариэтта, одевая Розали к вечернему приему и вздыхая по поводу того, что ее преданностью злоупотребляют, вручила Розали письмо. Увидев адрес, мадемуазель де Ватвиль вздрогнула, побледнела, затем покраснела.

«Ее светлости герцогине д'Аргайоло, урожденной княжне Содерини.

Бельджирате, Лаго-Маджоре, Италия».

Этот адрес засверкал перед глазами Розали, как «Мане. Тэкел, Фарес» перед глазами Балтасара. Спрятав письмо, она сошла вниз, чтобы отправиться с матерью к г-же де Шавонкур. В течение всего вечера ее мучили раскаяние и угрызения совести. Девушке было стыдно уже и тогда, когда она проникла в тайну письма Альбера к Леопольду. Розали несколько раз спрашивала себя; станет ли ее уважать благородный Альбер, узнав об этом проступке, который сам по себе бесчестен и вдобавок остался безнаказанным? И совесть решительно отвечала ей: «Нет!» Она старалась искупить свою вину, налагая на себя различные наказания: постилась, умерщвляла плоть, стоя на коленях со скрещенными руками и читая молитвы по несколько часов сряду. Она и Мариэтту принуждала к раскаянию. К страстному чувству Розали примешивался аскетизм, делая его еще опаснее.