Стальной король - Юлия Латынина

— Не справился бы я со спецагентами, — усмехнулся Черяга. — Уделал бы меня спецагент одной левой.

Петраков с интересом оглядел следака.

— А ты у нас самокритичный москвич.

— И кто же это были?

— Не знаю. Как-то так меня смущает, что во всей этой истории единственными пострадавшими были шофер и охранник. А наш дорогой мэр отделался больше моральным потрясением. Если, конечно, он потрясся.

— Вы хотите сказать, что это была инсценировка? Но зачем?

— Ну… приедет в город комиссия, начнет выяснять, кто виноват. Нагрянет к шахтерам, шахтеры начнут орать: «Директор — сволочь, мэр — негодяй». Комиссия что, разбираться будет? Ей кость надо народу кинуть, она директора снимет, а мэру велит подать в отставку. А теперь что комиссия услышит? «Мэр — наш заступник, его москвичи чуть за нас не убили!» Ради таких лестных слов можно и с синяком под глазом походить.

Петраков вытащил из кармана бутылку и, не скрываясь, стал пить из горлышка. Черяга хотел было прочитать ему краткую лекцию о вреде алкоголя, но потом передумал и тихо пошел вниз по мраморной лестнице с пустой нишей, где когда-то стоял бюст певца Чернореченска Панфеева, осененный переходящим красным знаменем.

— Даня! Данька! Проснись!

Черяга невнятно забурчал и открыл глаза.

Он лежал дома, в покойной перине, такой огромной, что можно было утонуть в ней целиком, — и перина эта мягко обволакивала все синяки и ушибы, заработанные им вчера как при выяснении отношений с Негативом, так и в драке с неизвестными злоумышленниками, покушавшимися на мэра.

— Данька! Вставай! Там за тобой от мэра приехали!

Денис окончательно проснулся и перевернулся на спину.

Мать трясла его и будила, и рядом в проеме двери с ноги на ногу переминался здоровый бугай-шофер.

Водитель повез Черягу, противу ожидания, не в мэрию, а к трехэтажному кирпичному особняку в Алаховке. По документам особняк принадлежал дочери Курочкина, учившейся в настоящий момент в Калифорнии. Каким образом девятнадцатилетняя дочка заработала деньги на трехэтажный особняк, документы умалчивали.

По пути Черяга проехал мимо единственной городской гостиницы, расположенной на левом берегу Осинки. Возле гостиницы стояла толпа людей со знаменами и лозунгами. Судя по содержанию лозунгов, толпа требовала выдачи московских спецагентов, которые вчера ночью устроили покушение на дорогого ей мэра. Черяга вспомнил, что вчера мэра на рельсах крыли почем свет стоит и подивился изменчивости людских настроений.

Городской глава принял своего ночного спасителя на просторном балконе с видом на Осинку и металлического болвана. Плетеный стол на балконе был уставлен яствами, подобающими скорее не завтраку, а ланчу, и был городской глава не один — рядом намазывал черной икрой свежую булочку товарищ Луханов, храбрый деятель профсоюзного движения.

Не успел Денис поразмыслить над тем, что в сем гостеприимном месте делает вожак рабочего класса, как Луханов отложил свой бутерброд, вскочил с удивительной для его веса поспешностью и закричал:

— Денис Федорович! Вы представляете — у меня вчера обстреляли окна!

— Когда? — осведомился Денис.

— Ночью! Через час после того, как пытались похитить Геннадия Владимировича!

— И что — вы полагаете, это как-то связано?

— И думать нечего! Есть люди, которые заинтересованы в том, чтобы шахтеры прекратили забастовку. Люди, которые звонили нам с Геннадием и угрожали!

— Но ведь вчера вы не думали, что вам звонили те же самые люди, которые расстреляли пикет, — возразил Черяга, — вы даже, помнится, винили в этом независимый профсоюз.

— Сразу после обстрела мне опять позвонили, — сказал Луханов, — и сказали, что в следующий раз стрелять будут из гранатомета, если я не прекращу забастовки.

Мэр воздел руки.

— Как будто я или Валентин Юрьич можем прекратить забастовку! Потом спохватился.

— Да вы садитесь за стол, Денис Федорыч! Позавтракаем, чем бог послал.

Бог послал мэру Чернореченска значительно больше, чем он послал шахтерам, и на некоторое время за столом воцарилась тишина, прерываемая лишь звуком ожесточенно жующих челюстей, — трое взрослых мужчин поглощали свежие кусочки белого хлеба, увенчанные черной икрой да белой рыбой да хрустели огурчиками.

— А вам, Геннадий Владимирович, звонили тоже? — полюбопытствовал Денис, отправляя в рот хрустящую корейскую капусту.

— Да, несколько раз. Мужской голос. Антиопределитель номера…

— Когда звонили первый раз?

— Через два часа после расстрела пикета.

— Вы никого не известили? Мэр пожал плечами.

— Я очень испугался, но утром мне позвонили еще раз, а потом еще. И каждый раз это были все новые голоса, которые брали ответственность на себя и угрожали выдрать мне яйца, если забастовка не кончится. К обеду мне уже хотелось смеяться. В конце концов, на дороге скопилось тридцать семь поездов, свыше четырехсот вагонов — считайте, двести фирм и предприятий ждут свой товар. Все они готовы эту забастовку зубами загрызть. Любой из этих фирмачей мог решить, что это классная возможность — лишний раз попугать шахтеров. Авось да выгорит. Мне позвонили раз восемь.

— И среди восьми фальшивых звонков затесался один настоящий?

Мэр кивнул.

— Вы можете предполагать, от кого был настоящий?

— Тут и думать нечего, — заявил мэр, — это дело рук Извольского.

— Кого?

— Ахтарский металлургический комбинат.

— А, тот самый директор, который любит ездить на джипе?

— Да.

— Он связан с бандитами?

— У него действительно отчаянная ситуация. Денис Федорович. Когда у него кончится кокс, заводу конец.

— И какие признаки того, что это Извольский?

— Помилуйте, он мне раз пять звонил. Требовал послать городской ОМОН для расправы с шахтерами. Последний раз заявил, что… н-да, как бы вам сказать… Если бы в России проводился чемпионат по матюгам, Железный Славик непременно бы вышел в финал… в общем, смысл был такой, что если демонстрацию не разгонят, я еще об этом пожалею.

— А почему вы считаете, что во вчерашней истории не мог быть замешан Негатив?

— Ему-то что в забастовке? — удивился мэр.

— Ну как же. Негатив связан с директорами шахт. Директорам шахт забастовка угрожает потерей работы, комиссиями из Москвы и даже уголовным преследованием. Разве они не могли попросить Негатива пугнуть шахтеров?

— И застрелить при этом собственного солдата?

Черяга промолчал. Относительно смерти Вадика у него уже сложилось смутное, но весьма неприятное для Негатива мнение. Было у Черяги такое чувство, что Негатив особенно не жалел, что Ольга из невесты так и не стала женой.