Мартина - Януш Леон Вишневский

Подняла рюмку и залпом выпила до дна. В этот момент к их столику подошел Павел с ее отцом. Она встала и, взяв отца под руку, сказала:

— Пойдем, папуля, поищем маму. Ты, верно, беспокоишься о ней…

Было не похоже, что отец хоть о чем-то беспокоится, потому что был уже в приличном подпитии. Но послушно встал, и они оставили Павла с Агнешкой. Ей только того и надо было. Она хотела, чтобы он сам извинился за свое поведение.

Час спустя Павел все еще сидел на том же месте. Агнешка сняла очки и положила их в стакан с минеральной водой, распустила волосы. Кроме того, на столе прибавилось рюмок. Мужик с татуировкой нетерпеливо слонялся поблизости в ожидании, когда Павел уйдет.

Под утро, когда они возвращались домой в такси, она спросила Павла об Агнешке:

Почему ты игнорировал ее? Мне было очень обидно… Это моя единственная подруга.

Преувеличиваешь… — ответил он раздраженно. — Я ведь разговаривал с твоим отцом. Это было важнее. Я не умею раздваиваться. К тому же я проговорил с ней целый час. Она пила и рассказывала про тебя. Она, наверное, влюблена в тебя. Все плела какие-то путаные странные рассказы о том, как вы ходили босиком по какому-то лугу то ли в Бещадах, то ли в Беловеже. Уж и не вспомню… Она что, всегда и всем показывает свои огромные сиськи? Мне даже трудно было сосредоточиться на том, что она говорит… — Он засмеялся, запуская правую руку в вырез ее платья и сжимая пальцами ее сосок.

И не в Бещадах, и не в Беловеже. Они ходили босиком по росе на лугу в Зелёнке, в Борах Тухольских. Мог бы и запомнить. Она рассказывала ему это в подробностях не раз. Ей тогда было восемь лет, и это были ее первые шаги после более чем годового пребывания в клинике, где складывали, выворачивали и снова ломали ее раздробленное в автомобильной аварии бедро. На этом росистом лугу она научилась ходить во второй раз в жизни. Отец Агнешки носил ее на закорках, Агнешка семенила рядом, сильно сжимая ее босую ножку. Они встали посреди луга, и она почувствовала холод росы. Зажмурилась и сделала первый шаг. Потом второй. Тогда Агнешка подала ей руку и стала громко смеяться и кричать от радости. Она тоже. Несмотря на жуткую боль. Так они прошли весь луг.

Кроме того, замечание об Агнешкиных грудях было примитивным и грубым. Ко всему прочему это странное совпадение его последней фразы с движением его властной руки… Она не была уверена, чей сосок хотел потрогать Павел. Ее или Агнешки. Она резко отпихнула его руку и отодвинулась на противоположный край сиденья. Тогда, в том такси, впервые с тех пор, как познакомилась с Павлом, она почувствовала, что тот безусловный восторг, в который она замуровала его, дал трещину.

Какое-то время после окончания института она провела в Варшаве. Павел перешел в другую фирму и не смог взять отпуск. К учебе в аспирантуре ей предстояло приступить только в октябре. Она уже давно определила с научным руководителем, что будет писать о Фрейде. В будни она сидела в библиотеке, читала, конспектировала. Иногда ездила в Краков, где жил ее профессор. Уик-энды они, как правило, проводили вместе с Павлом в Познани. Иногда у нее складывалось впечатление, что родители больше рады его, а не ее присутствию. Особенно отец.

Агнешка, когда бывала в Познани, вела себя… шизофренически. Если можно так сказать. С одной стороны, она демонстративно избегала Павла, с другой — не допускала, чтобы он не заметил ее присутствия. Когда они с родителями сидели около полудня на террасе за поздним субботним завтраком, она умудрилась заявиться к себе в сад и загорать почти что голой (если не считать нескольких шнурков вокруг бедер и микроскопического треугольничка на нижней части живота) как раз напротив их стола. Ее отец потихоньку, стараясь, чтобы это было незаметно, пододвигал стул, чтобы лучше видеть; Павел замолкал, она чувствовала себя неловко, ощущая пробуждающуюся ревность, и только мать, сидевшая спиной к саду, не понимала, в чем дело.

Обнаженная плоть во время семейного завтрака на террасе дома под Познанью! Фрейд был прав. Либидо в людях присутствует всегда. Его критиковали за то, что он все время говорит о поле, обвиняли в том, что эта мысль завладела им, что он устроил из него numinosum, иначе говоря — святыню, которую надо окружить бастионом и возвести ее в догмат. Страстно и безрезультатно он убеждал в этом Юнга. И в то же время он не смог решиться на то, чтобы придать полу статус чего-то мистического, религиозного. Ограничился исключительно биологическим. Освящая биологию, он оказался ближе к Дарвину, чем к Моисею. В Дарвина можно даже не верить, Дарвин не нуждается в догматах и церквах, потому что сам все научно доказывает. Поэтому Дарвину можно, самое большее, поверить. Это не исключает желания распять его. Что очень хотели сделать (с опозданием чуть ли не на два века) какие-то отсталые фермеры из южных штатов Америки. Может, потому Фрейд, как и Дарвин, был таким озлобленным. Оба в процессе поиска истины лишали людей иллюзий, оба сделали ставку на биологию. Самый непривлекательный из возможных вариантов, потому что люди изо всех сил будут отрицать наличие в себе животного начала.

Павел и ее отец не слишком усердно отрицали его в себе, поглощая йогурт, попивая кофе и плотоядно всматриваясь в торчащий бюст Агнешки. В какой-то момент она не выдержала и спросила:

Папа, может, тебе принести очки?

Нет, нет… Я это только так… смотрел на живой забор. Думаю, подстригу его сегодня… — ответил он, смутившись.

Она встала из-за стола и подошла к Агнешке. Присев на траву около ее лежака, она заслонила Фрейда своей спиной. Мужчины тотчас же вернулись к разговору. Мама стала собирать посуду со стола.

Вечерами они, как правило, шли с Павлом в какой-нибудь познаньский клуб или ехали в кофейню на Мальтанское озеро. Иногда там появлялась Агнешка. Всегда не одна. Каждый раз с кем-нибудь новым. Она уделяла своим мужчинам минут пятнадцать, примерно сколько уходит на один дринк, после чего, совершенно их игнорируя, уводила ее от столика и заводила разговор. Павел был в бешенстве. Иногда оно выражалось в повышенных тонах при Агнешке. Она не выносила этого. После трех таких инцидентов она сказала ему, что в Познань будет ездить без него. Сначала он согласился, а потом все равно ездили вместе.

Примерно через полгода в ее жизни случилось нечто экстраординарное. В феврале она узнала, что следующие каникулы проведет в Австрии! Ее научный руководитель был хорошим знакомым ректора Венского медицинского университета. Благодаря его рекомендациям и официальному приглашению из Вены удалось получить стипендию европейской программы «Сократ». В июне и июле предстояли исследования в Вене, а потом с октября на шесть недель поездка в Грац, где была основана первая в мире психологическая лаборатория и где Фрейд со своим наставником Бройером публиковал новаторские работы по истерии. В тот день она летела домой как на крыльях. Сначала хотела сказать об этом Павлу, потом позвонить родителям, а в самом конце часок-другой поговорить с Агнешкой.

Родителям не позвонила, и выплакиваться перед Агнешкой тоже не было охоты. Павел отреагировал на известие с несвойственной ему агрессивностью. Более всего ее задели его аргументы. Он считал, что кандидатская «не стоит того, чтобы отменять их отпуск в Норвегии». Она объясняла ему, что август и сентябрь они могут провести вместе, что в Граце ей надо быть только осенью, что на самом деле речь идет лишь о том, чтобы отложить ненадолго их отъезд. Он упорно не желал понимать этого. А как-то вечером, во время очередного спора, выкрикнул: