Если я исчезну - Элиза Джейн Брейзер

Я веду одну из них с пастбища, уворачиваясь от ее зубов; мимо на своем квадроцикле проезжает твой отец. Он притормаживает, чтобы лучезарно улыбнуться мне и сказать: «Мы так рады, что ты здесь».

Это выводит меня из равновесия до конца дня. Мы так рады, что ты здесь. Я не могу точно сказать почему, но эти слова раздражают меня, как заноза в пальце, как звук пенопласта по стеклу. От переизбытка кислорода у меня кружится голова, а окружающие виды пьянят меня: внизу бежит река, а кругом возвышаются горы. У меня ломит тело, все суставы сжаты. Эта фраза не дает мне покоя: Мы так рады, что ты здесь.

К моему удивлению, вечером объявляется ветеринар. Он приезжает на большом черном грузовике. У меня по спине пробегает дрожь, и я внимательно за ним наблюдаю. Его зовут Морони. Он худой и жилистый, с бледно-рыжими волосами, а сзади на шее у него красное пятно, покрытое коркой. Эдакий Хэнк Уильямс в стадии № 2.

Он тепло приветствует твоих родителей, восклицая, как хорошо они выглядят, и как красиво выглядит ранчо, и как это твоей матери удается выращивать так много растений. А где они нашли такой восхитительный оттенок красного, чтобы покрасить ставни? Ах, какой же здесь свежий воздух!

– Вы будто купили себе свою личную, особенную атмосферу! – Он трещит без остановки, пока ему показывают все новшества.

На это уходит так много времени, что я начинаю сомневаться, действительно ли он ветеринар. Однако в конце концов они приводят его к Белль Стар. Кровь у нее на губах засохла темным рубцом.

Морони прихрамывая заходит на пастбище и подтверждает сказанное твоим отцом:

– У нее в носу простая царапина.

Белль Стар хромает на покалеченное плечо. Он говорит, что она, вероятно, потянула мышцы в драке с другой лошадью.

– Мне кажется, другие лошади ее не любят, – говорю я. Твоя мать фыркает. – Возможно, нам лучше оставить ее здесь.

– Как вариант, – уклончиво отвечает Морони.

Он какое-то время треплется о всякой фигне с твоими родителями. В конце концов до меня доходит, что он друг твоего брата Гомера и что они ходят в ту же церковь, куда раньше ходили твои родители, пока не перестали этого делать из-за чертовых лжецов и людишек в том городе.

Я хочу поговорить с Морони наедине, поспрашивать его о тебе, но мне нужно быть осторожной. Твои родители не спускают с меня глаз.

Хоть я не хочу ничего пропустить, я решаю распрощаться пораньше, чтобы отойти и дождаться его у машины. Он припарковался с другой стороны коттеджа, вне поля зрения дома твоих родителей. Там у меня должно получиться поговорить с ним наедине. Тем не менее есть шанс, что кто-нибудь из твоих родителей соберется проводить его, поэтому, вместо того чтобы болтаться у всех на виду, я ныряю в один из садиков твоей матери.

Я узнаю аккуратный изгиб железной калитки по фотографии с сайта. Только на фотографиях вокруг цвели розы, гипсофила и глицинии. Сейчас же все заросло кустами ежевики, которая опутала забор, душит калитку, вьется вверх по столбу со скворечником и выглядит как колючие, набитые чем попало гнезда.

Этот садик – оплот ежевики. В центре она такая густая и высокая, будто оплела целую ежевичную планету. Лозы сочатся за края, тянутся все дальше и дальше, такие коварные, что сначала не замечаешь, как они вьются по стене сарая, над забором ближайшего пастбища, тянутся цепочкой под каждым гостевым домиком.

Когда я пригибаюсь, она впивается мне в лодыжки и руки. Меня окутывает теплый запах грязи и гнили. Удивительно, насколько запах жизни похож на запах смерти.

Я жду. Моя левая нога немеет. Затем я слышу приближающиеся шаги. Вся на нервах, я осторожно выглядываю из-за куста.

Морони оборачивается и смотрит назад, держа у рта косяк и спичку. Неожиданно я понимаю, что видела его раньше. Я узнаю пятно у него на шее. Он тот парень из кафе. Тот, который обнял женщину, разбившую чашку с вопросом «Где ты был?». Сейчас он один, и он закуривает косяк.

Я встаю, и мою ногу пронзают тысячи иголок. Я выпутываюсь из кустов, цепляющихся за мои лодыжки, и выхожу из садика.

– Привет.

Он поднимает подбородок. Не спрашивает, почему я пряталась в кустах. Он даже не выглядит удивленным. Вместо этого он выпускает огромное облако травяного дыма и качает головой:

– Терпеть не могу эту конченую суку.

Я опешила. С самого своего приезда он всячески превозносил твою мать, расхваливал ее садоводство, ее ведение домашнего хозяйства, ее вкус.

– Прошу прощения?

– Эту женщину, – произносит он так, будто мы на одной волне. – Я терпеть ее не могу.

Я делаю шаг назад. Что-то в его тоне ощутимо пугает меня. Он направляется к своему грузовику. Хватается за ручку и распахивает дверь. Мне нужно спросить его о тебе, пока еще не слишком поздно:

– Вы знали ее дочь?

– Рэйчел? – фыркает он. – Она была сумасшедшей сукой.

У меня подводит живот, но я заставляю себя сохранять хладнокровие:

– Сумасшедшей? В каком смысле?

Это на секунду ставит его в тупик, косяк зависает в паре сантиметров ото рта.

– Ну, во-первых, она ненавидела мужчин.

И вот так, на раз-два, я начинаю ненавидеть его.

– Это… – Я прикусываю язык. – Почему вы так говорите? – Мой голос звучит слащаво, поэтому я похожа на женщину, которая любит или, по крайней мере, терпит мужчин.

Он поднимает голову.

– Парня не было никогда.

– Думаю, тут особо выбирать было не из кого.

– Это да. Особенно если ты ненавидишь мужчин.

– А подруги у нее были?

– Не-а. – Он потирает свою покрытую струпьями шею. – Она просто держалась обособленно. Вот что я имел в виду: психичка.

– Почему держаться обособленно означает быть психичкой? – Он смотрит на меня так, будто психичка я, затем забирается на сиденье, довольный тем, что уезжает. Как это у мужчин получается так быстро? Одним взглядом они умеют заставить нас чувствовать себя «сумасшедшей бабой». – Что с ней случилось?

– Ха! – говорит он, будто мы оба знаем, что это значит.

– Что?

– Ну, посмотрите на ее мать. Хотите знать, что с ней случилось, посмотрите на ее мать. Это же очевидно.

Не знаю, что он подразумевает: что мать обижала тебя или что она свела тебя с ума. Или и то и другое.

– Вы думаете, она что-то с ней сделала?

– Эй. – Он сжимает свой косяк большим и указательным пальцами. – Больше я ничего не скажу. – Он захлопывает дверь. – Может, Рэйчел свалила отсюда. А может, она где-то на пляже потягивает «Маргариту». Или, как вариант, – теперь его косяк между указательным и безымянным пальцами, – эта психопатка отрезала ей лицо. Но я вам этого не говорил! – гогочет он, с ревом заводит двигатель и проносится мимо меня, мимо моего домика, мимо дома твоей матери в сторону шоссе.