Иосиф Григулевич. Разведчик, "которому повезло" - Нил Никандров

Григулевич связался с Витторио Сада (псевдоним «Хота»), который руководил контрразведывательным аппаратом в Барселоне. В последнее время его сотрудникам приходилось уделять значительно больше внимания разработке анархистов и троцкистов, чем франкистской агентуры. Информация была неутешительной. Силы мятежников неуклонно возрастали. Промедление грозило большой бедой. Ситуация могла выйти из-под контроля. «Хота» удивился тому, что Орлов не прибыл в Барселону лично, но «Окампо» в помощи не отказал.

«У меня есть группа наружного наблюдения, — сказал Витторио. — Парни работают днем и ночью, отслеживая перемещения главарей заговора. Вот последняя сводка о их местонахождении. Добраться до них будет сложно. Разве что прикинетесь анархистами. Значки у меня есть, пропуска изготовим. Мои парни доведут вас до их штаб-квартиры. Рискнете?»

В позднейшей интерпретации тех событий Григулевич не только преуменьшил опасность задания, но и изобразил его в комических красках:

«В Мадриде я руководил группой социалистов, которой “пользовался” для самых разных дел. Однажды меня вызывает начальник и говорит: “В Барселоне произошло восстание. Все наши попытки арестовать кого-либо из зачинщиков закончились ничем. Ты можешь предоставить свою группу?” Отвечаю: “Конечно могу”. “Поезжай в Барселону и арестуй всех вожаков. Только действуй решительно!” Посадил я всех в машины, поехали в Барселону. Там мне сказали, что я должен арестовать трех людей из Федерации анархистов Иберика. Поехал по указанному адресу, и что застаю там? Андалузцев с налитыми кровью глазами, которые предложили мне угоститься… водкой, русской икрой и борщом. И… говорят по-русски, жутко матерятся… Ничего не понимаю! Вы думаете, кем они оказались? В 1922 году был убит председатель Совета министров Испании. Так вот, это они бросили в него бомбу! Затем уехали в Париж, а в 1926-м — в Москву. Вернулись на родину в 1931 году. В СССР они женились на русских и украинках, которые работали подавальщицами в столовых. И единственное, чему те смогли научить своих мужей, — это пить водку, есть борщ, ругаться матом и плохо говорить по-русски. Они остались такими же анархистами, какими приехали в Москву. Итак, я выкладываю на стол пистолет и говорю: “Собирайтесь в дальнюю дорогу”. — “В какую дорогу?” — “К сожалению, должен вас арестовать”».

* * *

Мятеж был подавлен за два дня. Потери с обеих сторон достигли трех тысяч человек. Вспоминая о боях в Барселоне, Григулевич всегда повторял: «Никому не пожелаю пережить такое. Там я по-настоящему понял смысл слов: “звериный оскал гражданской войны”. Несколько раз я был на волоске от гибели. До сих пор не знаю, кто стрелял в меня — свои или мятежники? Все перемешались, пуляли напропалую, со всех сторон. Подошвы ботинок прилипали к брусчатке, обильно политой кровью. Это было всеобщее остервенение, испанцы — храбрые бойцы, никто не хотел уступать и потому никто не просил пощады».

Поражения республики на фронтах, сложная внутренняя обстановка, проникновение агентов «пятой колонны» в жизненно важные государственные органы, все более отчетливая неспособность интербригадовцев переломить ситуацию, организовать контрнаступление, отбросить франкистов и германско-итальянский экспедиционный корпус к исходным позициям, — сказывались на боеспособности воинских частей, моральном состоянии тыла. Чтобы в войсках не ослабевала дисциплина, командирам и комиссарам приходилось прибегать к крайней мере: расстреливать перед строем за проявления трусости и пораженческие настроения.

Особой беспощадностью к пораженцам и предателям «прославился» Андре Марти, политкомиссар интербригад в Испании, которого враги и «мягкотелые попутчики» нередко называли «мясником из Альбасете»[14]. В годы Гражданской войны в России Андре Марти был руководителем восстания французских военных моряков на Черном море. Именно в то время он твердо усвоил бескомпромиссную формулу: «Революция только тогда чего-нибудь стоит, когда умеет защищаться».

События в Испании притягивали в страну авантюристов, уголовников и мошенников со всего мира. Они скрывались в общей массе революционеров-идеалистов, выдавая себя за сознательных борцов за светлое будущее трудящихся масс и преследуя сугубо корыстные цели. Они-то и распространяли слухи, порочащие Марти. «У меня большевистская школа, никаких уступок врагу», — любил повторять комиссар, с презрением отметая обвинения в жестокости.

Иосиф часто бывал в штаб-квартире Марти, выполняя поручения Белкина. В обратный путь Григулевич-«Окампо» отправлялся не с пустыми руками: в секретной канцелярии Марти ему вручали увесистые засургученные пакеты с паспортами и другими личными документами погибших интербригадовцев. Один из этих паспортов, который принадлежал студенту-аргентинцу, Иосиф получит в 1938 году из рук резидента НКВД в Нью-Йорке Петра Гутцайта для использования в качестве документа прикрытия в Мексике и Соединенных Штатах.

Григулевич с искренним уважением относился к представителям Коминтерна в Испании: Марти, Кодовилья, Герэ входили в когорту профессиональных революционеров. Интересам революции они подчиняли все свои решения и поступки. Любые нападки на них, считал Иосиф, распускание слухов о их «прегрешениях», злоупотреблении террором, проявлении жестокости в отношении своих, — не более чем сознательная вражеская пропаганда, направленная на ослабление республики. Позднее, подбирая людей в разведывательную сеть в Буэнос-Айресе и Сантьяго-де-Чили, Григулевич с особым доверием относился к тем кандидатам, о которых когда-то с похвалой отзывался Марти. Для Иосифа это была наилучшая характеристика.

Именно поэтому он считал несправедливым, даже клеветническим то, каким изображен Андре Марти в романе Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол». «Мясник из Альбасете» получился у писателя настолько зловещим персонажем, что в сравнении с ним франкисты в романе казались почти гуманистами. Григулевича познакомил с Хемингуэем Михаил Кольцов, но дальнейшего развития это знакомство не получило. Возможно, потому, что «Окампо» держался в тени, не просил автографов и избегал шумных пирушек. Американский писатель еще не был маститым «папой Хэмом», освященным Нобелевской премией. По мнению Иосифа, американца нельзя было отнести к «своим». Он был попутчиком, не более того. Из писателей-иностранцев, приехавших помочь республике, Хемингуэй выделялся богемными пристрастиями. Для обитателей отеля «Гэйлорд» они были очевидными. Задумчиво поглощать виски под вражеским обстрелом — это, конечно, было красиво. Но Иосифу казалась показной бравада писателя, а его манеры — панибратскими. Григулевич не терпел панибратства.

Он так никогда и не изменил своего мнения о том, что Хемингуэй «позировал», «носил маску мужественного бесстрашного человека», а на самом деле был легко ранимым, мятущимся, непоследовательным и не таким одаренным писателем, как твердила литературная критика, создающая кумиров. Кажется невероятным, но в самый разгар Второй мировой войны и своей разведывательной работы резидент «Артур» нашел время, чтобы написать в одну из чилийских газет рецензию на недавно опубликованный роман «По ком звонит колокол». Может быть, из-за тех самых «выпадов» в адрес Андре Марти? Григулевич называет Хемингуэя «писателем, стремящимся к легкому успеху», а его роман произведением с «троцкистской подкладкой». Причина такой оценки очевидна: автор с предубеждением описывает коммунистов и их роль в гражданской войне. Особенно это заметно по образу Марти, характеристика которого, по мнению рецензента, подозрительным образом совпадает с той, которую в свое время давали политкомиссару французские профашистские издания «Gringoire» и «Candide». He менее постыдной является попытка Хемингуэя очернить Пассионарию, которая упоминается в романе в связи с ее сыном Рубеном Руисом, якобы «укрывающимся» от опасностей войны в далекой Москве. «Теперь понятно, насколько подлыми выглядят эти инсинуации, — подчеркнул Григулевич. — Сейчас все знают, что лейтенант Рубен Руис Ибаррури погиб в бою, сражаясь против фашистов в России…»