Страна людей - Олег Ёлшин

Катенька вышла из подъезда и села на лавочку напротив дома. Она не знала, что ей делать. Да, и что могла сделать эта юная девочка? Долго так сидела и смотрела на окна его квартиры, но уже точно решила, что не уйдет, пока не дождется его.

– А вдруг он заболел, а вдруг у него приступ какой-то необычной болезни? Ведь город болен, значит и он тоже!

А музыка из ближайшего динамика все повторяла и повторяла надоевшую мелодию, и некому было ее сменить… Снова бросилась в подъезд, поднялась на второй этаж, звонила, до синяков на маленьких кулачках, колотила в дверь, а в ответ только тишина. Вдруг случайно задела ручку и дверь свободно подалась. Стало жутко. Пересилив себя, девушка вошла в страшную квартиру, прошла коридор, заглянула в единственную комнату и обомлела. Стояла так и не знала, что ей делать! Стояла и, молча, смотрела. Павел находился здесь. Он сидел на диване и мучительно всматривался в полотно, которое было прикреплено к мольберту. Его глаза пронзали его необычным острым взглядом, и было заметно, как он страдает. Нет, мучительно соображает и ищет ответ на какой-то вопрос! Девушка взглянула на картину и остолбенела. Она ничего не понимала в живописи, но свет, исходивший от нее, ослепил. Сначала не поняла, что там нарисовано, но ее, как током ударило, и непонятная сила прижала к стене. Теперь она так же, как и он, не отрываясь, смотрела на полотно. Это было потрясение, непонятные восторг и мука одновременно! Эти краски, эти нереальные линии, сплетаясь в пучок необъяснимой энергии, не отталкивали, а притягивали к себе, как черная дыра… нет, как яркая, бесконечная и ослепительная пропасть. Захотелось сделать шаг и броситься в этот серебряный волшебный поток линий, раствориться, остаться там навечно. Не было сюжета, не было смысла, хотя, нужно ли всегда искать этот смысл, когда есть пропасть, которая так манит?! Вдруг Павел, заметив Катеньку, схватил ее за руку и потащил за собой. Он в каком-то ослеплении, с восторгом и горящими глазами, не выпуская ее, поставил девушку недалеко от картины и долго так стоял, глядя на нее. Она тоже держала его горячие руки, и разум ее плавился и его тоже. Эти двое, словно, стали одним проводком, по которому мчался ток невероятного напряжения, они слились в потрясающем свете, исходящим от картины, стали его частицей, облаком, пучком энергии и силы, которая вырывалась из крошечной комнатенки наружу, стали одним целым. В этот миг здесь не было ни мужчины, ни женщины, не было больных или здоровых, здесь вообще не было людей. Только три светящиеся точки – три звезды – он, она и полотно… Павел вернулся к картине и схватил кисть. Все происходило в тишине, как во сне или по какой-то странной договоренности. Девушка покорно стояла поодаль, он с кистью перед мольбертом, а в центре комнаты ОНА – его КАРТИНА! Его БОЖЕСТВО! Теперь он, не отрывая взгляда от девушки, водил кистью, и больше не было мучительного ужаса и боли в его глазах, только восторг и страсть. Страсть по НЕЙ, по картине, которой не хватало ЕЕ, и еще страсть по этому яркому серебряному свету… А музыка из динамиков все повторяла и повторяла надоевшую мелодию, и некому было ее сменить.

Жаль, что нельзя писать картину вечно, как нельзя ходить босыми ногами по мокрому облаку, не соскользнув – оно ведь мокрое! Всегда нужно оставлять что-то на потом. Это маленький секрет, это закон искусства и Павел его знал. Теперь они шли по улицам и торопились сменить пластинку, дать городу новую мелодию, но музыку, которую Катенька слышала там, за мольбертом художника, теперь не забудет никогда, а еще его горячие руки, и этот пронзительный взгляд. Взгляд неутомимой страсти художника… Что может дать ему она? – внезапно подумала девушка. – Какую картину для него написать? Этого она не знала, только была потрясена и счастлива. Счастлива, как совсем не бывают люди…

Бывает одна песня на всех? Бывает ли один марш, под который можно построить целый город, даже страну и вот так шагать по жизни? Наверное, бывает… Но неделю, уже другую. А наши маленькие горожане, как мы с вами договорились, теперь хотели чего-то большего. И уже не шагать толпой или колонной, а попробовать оказаться самими собой. Разыскать что-то в себе и попробовать…

Ни о чем мы с вами не договаривались. За них все решил Ильич – толстый плешивый врач, который придумал замечательную вакцину, потом обожрался и умер… от голода! Превратности судьбы, вернее обжорства. Однако оставим Ильича там, где ему и следует находиться. Заглянем в окошки этого городка, посмотрим, какой еще рецидив готовит нам чудо-вакцина.

Теперь солнце, проходя над нашим городком, хитро посматривало, ласково, весенними лучами освещая улицы и скверы, центральную площадь, МЭРию и, конечно же, этих маленьких людей, которые теперь наглухо позакрывали свои окна, мучаясь надоевшей музыкальной атакой-терапией. А хотелось подумать о чем-то еще. Подумать и, может быть, сделать… Наконец, сделать.

– Привет, “заяц”, – сказала она ему.

– Доброе утро, “малыш”, – ответил “заяц”.

Они уже проснулись, никуда не спешили, и солнышко освещало их лица.

– Мне приснился сон, – сказал он.

– Мне тоже, – перебила его она.

– Кто первый? – “заяц” посмотрел на нее хитро и замолчал.

– Опять подеремся? – спросила “малыш”.

– Ладно, давай сначала ты, – согласился “заяц”.

– Мне приснилось – когда я стану большой, у меня будет много-много “зайчат”… таких, зайчат – “малышей”.

– А у зайцев всегда много “зайчат” – сказал он, смеясь.

– Почему? – спросила она.

– Потому что они плодятся, как кролики.

– Откуда ты знаешь? – спросила она.

– Читал где-то.

– Не перебивай, – сказала она.

– А я и не перебиваю, – ответил тот.

– Ну, вот…

Он засмеялся, глядя на нее.

– Ты опять перебиваешь!

– Нет, – смеясь, ответил он, – я молчу.

– Нет, ты смеешься!

– Значит, все-таки подеремся! – и он запустил в нее подушкой, которая незамедлительно вернулась назад, а следом за ней полетела другая, потом розовый медведь, лежащий мирно рядом. Он описал дугу и попал ему в голову. Все, что лежало рядом, превратилось в вихрь летающих предметов – одежда, тапочки, подушки, покрывала. Все летало в воздухе, и, не успев опуститься на пол, снова неслось в их сумасшедшие головы. Наконец, эти двое упали и, смеясь, угомонились.

– Все? – спросил “заяц”.

– Мир, – тяжело дыша, отдуваясь и поправляя всклокоченные волосы, согласилась “малыш”.

Он на секунду задумался и спросил:

– И что они будут делать твои “зайки”?

– Как что? Жить, расти. Мы будем их учить, потом они пойдут в заячью школу, будут умнеть, становиться взрослыми…

Она говорила с таким восторгом, что ее жалко было перебивать, но он все же задал вопрос: