Поцелуй осени - Ольга Карпович

— Хочешь сказать, я виновата, что ты в подоле принесла? У, зенки твои наглые!

Наконец мать, так и не добившись от упрямой бабки разрешения на прописку детей, ретировалась, громко хлопнув дверью. Лика слышала, как возмущенно стучали на лестнице ее каблуки, как отрывисто командовала она что-то маленькому Мише. Нинка отправилась на кухню и долго еще угрожающе гремела кастрюлями, разглагольствуя сама с собой о подлости человеческой натуры. По квартире расползался сладкий запах валокордина. Пару раз бабка звала Лику есть, но та отвечала из-за двери, что не голодна, просила не мешать — мол, занимается, готовится к последнему экзамену. Потом вернулся из больницы Андрей. Бабка кормила его ужином на кухне, бурча что-то неразборчивое, должно быть, жалуясь бессменному постояльцу на нерадивую дочь. Лика все так же, не поднимая головы, сидела, скорчившись на полу, рассеянно ковыряла пальцем царапину на старом потемневшем линолеуме.

Наконец, когда Нинка, управившись со своей кухонной вахтой, отбыла в свою комнату и тяжело завалилась там на кровать под скрежет разболтанных пружин, к Лике в комнату заглянул Андрей. Она сумрачно посмотрела на него исподлобья. Подумалось, вот сейчас он будет приставать с расспросами — что случилось, да как, да почему, да не расстраивайся. Андрей же молча подошел к ней и опустился на пол рядом, положил тяжелые руки ей на плечи. От его ладоней по телу побежало тепло, даря спокойствие, ощущение, что рядом есть кто-то сильный, мудрый, кто-то, кто не даст ее в обиду. В горле что-то дрогнуло, оборвалось, Лика охнула и, подавшись вперед, спрятала лицо на его груди.

Она не плакала, лишь судорожно вздрагивала, давясь сухими нервными спазмами. Андрей гладил ее по спине, укачивал, шептал на ухо что-то ласково-неразборчивое, и от его прикосновений, от близости его крепкого здорового тела почему-то кружилась голова, и глаза заволакивало темным сладостным туманом. Лика вспомнила, как в панике вырывалась из его рук тогда, почти три года назад. Сейчас же почему-то страха не было, она будто оттаяла, отогрелась, крепче охватывала руками его шею, словно боясь отпустить хоть на секунду.

Андрей поднялся с пола, прижимая ее к себе, держа на руках, маленькую, хрупкую, неслышными шагами проскользнул в свою комнату. Лика сильнее вжималась лицом в его плечо, чувствовала, как губы касаются гладкой кожи во впадинке под ключицей, жадно вдыхала его запах, теплый, знакомый, запах молодого и сильного мужчины. Андрей опустился с ней вместе на диван, ловкими умелыми движениями стянул с нее рубашку, коснулся губами груди.

Перед глазами мелькали ослепительные яростные вспышки, и почему-то совсем не было страшно, неловко от того, что впервые к ее телу, не прикрытому даже легкой футболкой, прикасается мужчина. Как будто она давно знала, что все должно случиться именно так, ждала этого и теперь лишь радовалась, отдаваясь во власть пробудившегося древнего инстинкта. Тело жило какой-то собственной жизнью, изгибалось и раскрывалось, не повинуясь ее рассудку. И Лика даже не поняла, как оказалась распростертой на диване, не видя над собой ничего, кроме ставших вдруг огромными бездонных голубых глаз, чувствуя лишь сладкую вожделенную тяжесть горячего тела. Она выгнулась, пытаясь прижаться к нему еще крепче, слиться воедино, и наконец-то ощутила на губах его губы.

Из дальней комнаты, где почивала бывшая директорша, донеслись какие-то приглушенные звуки. Задребезжали старые пружины, зашуршали по полу тапки, и слышно стало, как чертыхается вполголоса Нинка. Лика насторожилась, подняла голову. Что пробудило бдительную бабку в такой неурочный час, неизвестно, но можно было не сомневаться, если она обнаружит отсутствие внучки, скандал разразится нешуточный.

— Не уходи! — шепнул Андрей, не выпуская ее из рук, зарываясь лицом в ее волосы.

Но Лика уже спешила — ловко выскользнула, на цыпочках пробежала к двери и скрылась в коридоре, прошелестев:

— Спокойной ночи.

Она едва успела прошмыгнуть в свою комнату и нырнуть под одеяло, когда за дверью раздалась шаркающая походка Нины Федоровны. Дотошная хозяйка дома сунула нос в комнату Лики, убедилась, что дитя спокойно спит на своем месте, и ушла дальше по коридору, что-то невнятно бормоча себе под нос.

За окном медленно светало. В густо-серых предутренних сумерках размытыми очертаниями вставали одинаковые дома их летного микрорайона. Вдалеке, почти на горизонте, виднеются четко различимые в прозрачном утреннем воздухе высотки и шпили Москвы. В открытую форточку сладко тянуло вымокшей от ночной росы сиренью. Какие-то невидимые птицы начинали потихоньку утреннюю распевку. Стукнула дверь подъезда, зачихал, заводясь, мотор автомобиля в соседнем дворе. Мир просыпался, начинал свою каждодневную суетливую жизнь.

Спать не хотелось. Дождавшись, пока Нинка угомонится, Лика вылезла из-под одеяла, устроилась, как в детстве, на подоконнике, прилепилась носом к стеклу. Там, за стеной, совсем рядом спокойно спит Андрей. Светлая взлохмаченная голова на подушке, золотистые ресницы на бронзовом лице, а под глазами, заметные, лишь если как следует присмотреться, бледные веснушки. Он дышит ровно и спокойно — надежный, сильный, знакомый. Он, в отличие от того, другого, не скрылся, оставив после себя лишь смутные туманные воспоминания. Напротив, всегда был рядом, готовый прийти на помощь. Почему?

Уж не потому ли, что до сих пор она никогда не навязывалась ему со своей любовью? Закадычная подружка, младшая сестренка, ничего не требующая, ни о чем не спрашивающая. Захотел — пришел, не захотел — пропал на несколько дней. А сегодня что-то произошло, и хрупкое равновесие оказалось нарушено. И господи, как же страшно было ей теперь. Потерять его, такого родного, сильного, наверное, самого близкого ей человека на свете — от одной мысли об этом у нее начинала кружиться голова и больно становилось дышать. А ведь это непременно случится, жизнь не раз уже ей показала, что так происходит всегда, исключений не бывает. Может быть, где-то и есть женщины, созданные для любви, женщины, за которыми ухаживают, которых боятся потерять. Им делают предложения, волнуются, боясь услышать отказ, женятся, рожают пухлых смешливых детей. Она не из таких. Давным-давно ее будущее было раз и навсегда определено врачебным диагнозом. Зачем она Андрею? Болезненный, брошенный всеми заморыш? Она ведь ничего не сможет ему дать, кроме себя и своих собственных невзгод и разочарований. А значит, и нечего обманывать себя и его, такого доброго и хорошего, нечего рассчитывать на послабление в режиме. Надо проживать свою жизнь и не мечтать о несбыточном.

Впрочем, может, все эти ее размышления вообще беспочвенны, ведь ни слова о любви не было произнесено даже и сегодня. Возможно, завтра Андрей, как ни в чем не бывало, весело улыбнется ей утром, надавит пальцем на нос и умчится куда-то по своим делам? А если нет? А если, пряча глаза, будет мучительно подбирать слова, чтобы объяснить, что все случившееся было с его стороны лишь актом сострадания к больной забитой девочке? И тоже посоветует влюбляться в тех, кому нравишься ты, а не наоборот?

Солнце только еще показалось из-за крыш соседних домов, когда Лика, измученная бессонной ночью, изведенная страхом и дурными предчувствиями, неслышно выскользнула из квартиры, тихонько притворив за собой дверь. Сбежать из дома, куда угодно, только быстрее, не ждать терпеливо, когда прозвучит над ее головой приговор, самой строить свою жизнь, ни на кого не оглядываясь. Ей пришлось два лишних часа слоняться вокруг здания института, дожидаясь, пока соберутся однокурсники, откроются тяжелые двери и начнет работать комиссия по распределению. До вчерашнего дня у нее не было особенных планов по поводу будущей работы. Конечно, хотелось, чтобы место было интересным, но и только. Теперь же вдруг пришла спасительная мысль — что, если ее направят куда-нибудь к черту на кулички? Ведь тогда все решится само собой. Не будет мучительных сомнений, выматывающего душу страха потери. Исчезла, уехала — и взятки гладки.