Коммунизм своими руками. Образ аграрных коммун в Советской России - Доминик Дюран

Движение городских бытовых коммун по своим масштабам было весьма скромным. Коммуны были разные по количеству членов, чаще всего это 10—20 человек, реже — несколько десятков, совсем редко — сотен. С точки зрения АЛО. Рожкова, «выживали те коммуны, где социальным поведением студентов двигала вполне прагматическая цель — объединить свои скудные бюджеты, чтобы не умереть с голоду».[164] По мере нарастания жилищного кризиса количество «бытовых коллективов» увеличивалось. К моменту своего наибольшего размаха в 1930 г. движение охватывало по всей стране около 50 тыс. человек, организованных в более чем 400 коммун.[165] К середине 30-х движение пошло на спад.

В коммуны стихийно, по собственной инициативе объединялись студенты, рабфаковцы и молодые рабочие, терпевшие бедственное материальное положение и вынужденные жить в общежитиях. Во многих уставах коммун первым пунктом стояла задача улучшения экономического положения членов коммуны.[166] Некоторые коммуны эпизодически получали помощь от предприятий или вузов, но какого-либо руководства сверху движением коммун не было. Во многих публикациях о коммунах отмечалось, что «партийные, комсомольские, профсоюзные и хозяйственные организации жизнью коммун, как правило, не интересуются и не руководят».[167]

С точки зрения А. Ю. Рожкова, феномен студенческих коммун заслуживает детального рассмотрения, поскольку дает «любопытнейшие примеры повседневных практик корпоративного выживания и общественного обихода этой высшей формы самоуправления студенческим бытом». Коммунальный быт в таких коллективах был вынужденно аскетичным, идейное обоснование чаще следовало за практикой отношений. Помимо комнат-коммун в общежитиях среди форм общественно-бытоного самоуправления учащихся можно назвать «дружные горки» (выезды па коллективную дачу), учебно-бытовые коллективы и учебно-бытовые коммуны.[168]

Для коммун было характерно «очень строгое, жесткое нормирование повседневности», но эти нормы принимались по общей договоренности.[169] Коммуны первыми (и зачастую последними) апробировали такие практики «нового быта», как обобществление пространства и быта (общее пи-тние, уборка, досуг, подготовка домашних заданий, воспитание детей), предметов обихода и книг, иногда — одежды (даже белья), личных вещей и заработка, нормирование повседневности, синхронизация распорядков дня, новая роль женщины, смена антропонимов; накладывала коммуна свой отпечаток и на семейное и сексуальное поведение молодежи.

Бытовые коммуны широкого распространения не получили и были недолговременны. Их культурное значение в историографии еще не вполне изучено. С точки зрения Рожкова, «жизнь в тесноте, еда с одной миски, сон на общей кровати формировали среди значительной части рабочей и крестьянской молодежи не поколение убежденных коммунаров-кол-лективметов, а людей с повышенными жизненными притязаниями, явно обозначенными достижительными стратегиями».[170]

Наряду с коммунами возникали и более мягкие формы коллективного быта. Жильцы одной или нескольких квартир могли создать «бытовые коллективы» для совместного ухода за детьми, заготовки продуктов, приготовления пищи, стирки и т. п. В отличие от коммуны, члены бытового коллектива сохраняли индивидуальные семейные бюджеты, делая лишь взносы на общие нужды.[171]

Другая советская коллективная практика — феномен коммунальной квартиры — также имеет мало общего с «общинным» сознанием русского народа. «Жилищный передел» 1918—1920 гг. произвел муниципализацию жилого фонда и уничтожил частную собственность на недвижимость п городах. Дома и строения перешли в ведение отделов коммунального (городского) хозяйства при советах рабочих депутатов. Так возниктермин «коммунальная квартира» — квартиры в этих домах автоматически стали коммунальными, «то есть относящимися к отделам коммунального хозяйства, независимо от количества жильцов и семей, в них проживающих».[172] Жилье в муниципализированных квартирах предоставлялось по ордерам районных советов в соответствии с жилищно-санитарной нормой. В период нэпа часть жилого фонда прошла демуниципализацию, но когда в конце 20-х гг. страна вновь ощутила острую нехватку жилья в городах в связи с начавшейся индустриализацией, в СССР возобновился «квартирный передел» и наступление на права квартировладельцев. Самоуплотнение не разрешило жилищный кризис, и в 1929 г. власти уничтожили институт квартирохозяев, все квартиры были объявлены коммунальными. В таких квартирах обобществление быта было частичным.

На рубеже 20—30-х гг. насильственное изъятие излишков площади превратило большинство муниципальных квартир в пространство совместного проживания людей, не связанных друг с другом кровнородственными связями. Именно этот вид жилья с тех пор и по сей день называют «коммунальной квартирой», в отличие от квартиры индивидуальной, отдельной.[173] Согласно выводам Е. Ю. Герасимовой, «массовое расселение в коммунальные квартиры не являлось изначальным идеологическим проектом советской власти, а стало непредвиденным результатом взаимодействия стратегий государства в жилищной сфере и тактик решения жилищного вопроса горожанами в контексте сложившейся до революции социально-пространственной структуры города и становления нового общества».[174]

В коммуналках самые потаенные стороны быта становились достоянием всей квартиры. И это не могло не устраивать государство, строившее свою политику на принципах тотального контроля за личностью. Практически все реализованные городские коллективистские утопии превратились в систему контроля за частной жизнью, а также в способ манипулирования людьми, которые боятся потерять жилье: «Квартуполномоченные, управдомы, домовые комитеты, правления ЖАКТов, товарищеские суды — звенья одной системы — системы воздействия на частную жизнь людей с целью регламентации их личности посредством жилища».[175] «Коммунальные» образцы поведения и схемы мышления воспроизводились советскими людьми в других повседневных ситуациях, формировали советскую культуры повседневной жизни.[176]