Victory Park - Алексей Никитин

Учителя пугали их умышленно и изощренно, наверное, они даже обменивались опытом – как пострашнее напугать учеников, чтобы те держались подальше от парка. Пеликан, разумеется, боялся, как и все, но с землянкой все же надо было разобраться раз и навсегда. Он вызвал на разговор Багилу – единственного очеретянца в их классе – и спросил, бывал ли тот в землянке. Багила тоже много о ней слышал, но не видел ни разу. Всю зиму Пеликан и Багила готовили предприятие, решая, как поступят со скелетом немца и с картой подземных ходов. Договорились, что карту возьмут с собой и потом первыми пройдут всеми ходами. Было даже как-то странно, что никто до сих пор этого не сделал. Дохлый немец их не интересовал.

Экспедицию сперва назначили на весну, но в апреле Пеликан заболел, и потом весь май его забирала из школы бабушка. Поэтому пришлось еще раз менять планы и сдвигать сроки. Опять на осень.

Наконец в середине сентября они объявили недельную готовность. Пеликан отвечал за фонарик и веревку, Багила обещал принести большой мешок и нож; два двухметровых шеста были спрятаны в траве недалеко от центральной аллеи. В субботу они встретились у входа в парк, напротив Дарницкого бульвара. Вместо учебников у Пеликана в ранце лежали резиновые сапоги. Багила пришел без портфеля, но с рюкзаком.

Маршрут поиска был придуман и нарисован ими давно, однако стоило свернуть с главной аллеи, как тут же оказалось, что следовать ему невозможно: то приходилось обходить густые и оттого непроходимые кустарники, то линия поиска вообще выходила за пределы парка. Тогда они пошли просто наугад, уже понимая, что вряд ли что-то найдут, разве что случайно, но и не желая сдаваться, едва начав поиски.

Когда добрались до болота, все стало и вовсе скучно: проходимые участки были исхожены, истоптаны, и незаметной землянки там, конечно, не было, а в непроходимых и заболоченных ее быть просто не могло. Кто станет рыть землянку в воде? Начинался дождь, уже хотелось есть и пора было расходиться по домам. Но бросить все вот так, без результатов, сдаться, признать, что экспедиция провалилась, и не добыть партизанский план подземных ходов они тоже не могли.

– Я все понял, – сказал Пеликан, когда они вышли к небольшой березовой роще. – Просто землянку уже засыпали. Нам надо искать засыпанную землянку. Ты ничего похожего не видел?

– Конечно, видел, – обрадовался Багила. – Было одно место, когда я даже подумал, что это похоже на засыпанную землянку.

– Надо вернуться и исследовать ее, – Пеликан решительно развернулся и пошел в сторону болота.

– Да? – неуверенно спросил его Багила. Ему уже не хотелось никуда возвращаться. – Ну хорошо.

Тут Пеликан неловко ступил на мгновенно размокшую под дождем тропинку, поскользнулся и сел в грязь.

– Слушай, – предложил Багила, глядя на мокрого и грязного Пеликана, – давай мы ее исследуем, когда дождя не будет. Мы ведь ее уже нашли, мы знаем, где она. А сейчас лучше пойдем ко мне. Тут недалеко.

Так Пеликан впервые попал в Очереты и познакомился с дедом Максимом. Старый появился, когда, отмытые и переодетые в сухое, они уже сидели за обеденным столом. Приятель внука был представлен деду по всем правилам.

– Пеликан – старая шляхетная фамилия, – вспомнил Максим Багила. – Так ты поляк?

– Нет, – удивился Пеликан. – Я не поляк, – он привык, что на его «птичью» фамилию все и всегда обращают внимание. Ему это даже нравилось. Только поляком его еще никто не называл. – Я русский Пеликан.

– Хорошо, – дед Максим спорить не стал, но ухмыльнулся широко и весело. – Никогда не видел русских пеликанов. Ты первый.[1]

Багила шел в Очереты самым коротким путем. Пройдя улицу Малышко до половины, сразу за хлебно-молочным магазином он свернул и дальше двинулся дворами напрямик, с тем чтобы выйти на улицу Юности уже за двести четвертой школой. Наверное, и в детские воспоминания он погрузился из-за того, что подошел к родной школе на опасно близкое расстояние. Либо это она нагоняла ностальгический туман, либо где-то неподалеку проходил Пеликан. У Багилы часто так бывало: стоило подумать о Пеликане, и он тут же откуда-то появлялся.

Комсомольский массив – заповедные кошачьи места. Коты и люди обживали его одновременно. Аккуратно обходя котлованы будущих домов, коты прокладывали охотничьи тропы, щедро метили углы новостроек, первые саженцы кленов и каштанов, дремали на пологих ветвях невысоких старых сосен, сохранившихся кое-где во дворах. А когда вслед за деревьями выросли еще и кустарники, все эти спиреи Тунберга, белые снежноягодники и калины гордовины, когда сирень поднялась в два человеческих роста, превратив дворы в роскошные охотничьи угодья, когда наконец в палисадниках зацвели абрикосы и вишни, коты завладели этими землями окончательно и решили не делить их ни с кем.

Во дворах собаки котам не конкуренты и не соперники. Собака живет или с человеком, или с другими собаками – стаей. Одинокая собака, даже если ее любят дети всего дома, все равно долго не продержится – уйдет к своим. А собачьим стаям в городе не место, их либо отлавливают, либо вытесняют в лес. И если майским утром пройти весь Комсомольский массив насквозь – от трамвайной остановки «Улица Юности» до станции метро «Дарница» – причем идти не тротуарами основных магистралей, а дворами, мимо подъездов домов, старых мусорников, мимо детских садов и голубятен, внимательно считая при этом встречных котов и собак, то вряд ли за время пути удастся учесть больше дюжины собак. Зато котов встретится не меньше трех десятков.

Большинство городских собак нервны и взвинчены: одних держит в напряжении близость непредсказуемого хозяина, других беспокоят актуальные вопросы выживания хищника в условиях современного мегаполиса. Редко встретится пес, беззаботно спящий на солнце, отбросив хвост и вывалив язык. Коты же, если не заняты охотой и не добиваются внимания прекрасной дамы, – расслабленно медитируют на подоконниках первых этажей или на лавочках у подъездов. Они смотрят на нас лениво и свысока, потому что этот мир принадлежит им.

Насчитав восемнадцать котов на пути от парка до улицы Малышко, Пеликан подошел к дому букиниста Малевича. Девятнадцатый кот встретился уже у входа в подъезд. Двадцатый – пушистый сибирский гигант Ячмень – ждал его в квартире букиниста.

– Сегодня Ячмень порвал отечественную цензуру, – встретил Пеликана Виталий Петрович Малевич. – Я всегда подозревал в нем скрытого либерала.