Конрад - мальчик из консервной банки - Кристина Нестлингер

Сначала дети не обращали внимания на Конрада, когда он сидел возле учительского стола. Они подходили к открытому окну, и ссорились, и выходили из класса, и разговаривали. Но когда увидели, что Конрад записывает все их нарушения, и когда учительница потом начала наказывать за них, все разозлились на Конрада и стали его презирать.

Аптекарь Эгон, побывав на родительском собрании, очень гордился, когда узнал, что Конрад — «настоящее сокровище» и что «такой ученик — мечта каждого учителя».

Зато госпожа Бартолотти не имела никакого представления о том, что Конрад делает в школе и что о нем думают дети. Её не интересовали школьные дела. Правда, она каждый день спрашивала Конрада за обедом:

— Ну, как там тебе было сегодня?

Конрад всегда отвечал:

— Спасибо, всё было хорошо. Учительница меня любит.

Госпоже Бартолотти было приятно слышать это, и больше она о школе не расспрашивала.

Кити Рузика, конечно, знала, как Конрад ведет себя в школе. Он рассказывал ей обо всем, и дети тоже рассказывали.

— Знаешь, что этот поганец снова сделал? — докладывали они ей.

И после обеда, когда Кити приходила к Конраду или он к ней, она говорила:

— Конрад, почему ты не подсказал Фреди, сколько будет двенадцать умножить на двенадцать, отнять семнадцать и прибавить тридцать шесть? Конрад, нельзя выдавать товарищей! Конрад, не надо записывать тех, кто выходит из класса!

Но Конрад качал головой и говорил:

— Кити, я не потому делаю так, что хочу, правда, не поэтому. Но они нарушают правила, а учительница сказала, что моя обязанность записывать их нарушения. Я же должен выполнять свои обязанности!

Кити пробовала объяснить Конраду, что дети не будут его любить, если он и дальше так будет вести себя. Она уговаривала его, как раненного коня, но Конрад грустно покачал головой и сказал:

— Ничего не выйдет, Кити, меня таким сделали. И так научили в отделе окончательной обработки! Я не могу иначе!

— Ну, хоть попробуй, ради меня, — попросила Кити, ведь ей нелегко было дружить с мальчиком, которого все ненавидели.

И Конрад попробовал ради Кити. Был урок физкультуры. Дети хотели качаться на кольцах. А учительница хотела, чтобы они ходили по перевернутым гимнастическим скамейкам.

— Начинаем! — кричала учительница. Но дети шепотом договорились:

— Устраиваем забастовку! Не будем ходить по этим дурацким гимнастическим скамейкам.

Они сели на пол, скрестив ноги, и не двигались с места. Конрад тоже сел на пол и скрестил ноги.

— Начинаем, быстро, быстро! — кричала госпожа Штайнц.

Дети не двигались с места. И Конрад тоже. Он думал: «Так хочет Кити! И дети тоже так хотят!» Но вот учительница сурово посмотрела ему в глаза и сказала:

— Конрад, как ты себя ведешь? От тебя я такого не ожидала!

Конрад и правда не хотел идти по лавке, хотел оставаться с детьми, но ничего не вышло, его как будто кто-то схватил и поднял вверх. Он не мог сопротивляться.

— Позор! — зашипели дети.

Конрад уже стоял возле лавки.

— Мерзкий штрейкбрехер! — шипели дети.

Конрад уже шел по лавке.

— Молодец, Конрад, — похвалила его учительница.

— Поганец! — зашумели дети. Всему классу пришлось в наказание десять минут прыгать по кругу. Конрад десять минут сидел на турнике. Запыхавшиеся дети, пробегая мимо турника, зло поглядывали на Конрада, а его глаза были полны слез.

После уроков дети сказали Кити:

— И тебе не стыдно дружить с таким поганцем, с таким мерзким занудой?

— Он не поганец, правда, — защищала Кити Конрада. — Поверьте мне!

Она не могла объяснить детям, откуда взялся Конрад и почему таким стал, поэтому они и не верили ей. И Кити понимала их. Она думала: «Если бы я знала Конрада только по школе, то тоже не любила бы его».

Кити каждый день говорила Конраду:

— Конрад, тебе надо измениться!

Один раз после обеда Кити сидела в гостиной с Конрадом и госпожой Бартолотти. Кити принесла с собой викторину, и так как они с Конрадом знали ответы наизусть, то спрашивали госпожу Бартолотти. Она слегка покачивалась в кресле, ела маринованную селедку, доставая её по кусочку из большой банки, заодно красила в голубой цвет ногти на ногах и не могла правильно ответить ни на один вопрос.

Кити даже корчилась от смеха, когда госпожа Бартолотти говорила:

— Где стоит наклонная башня? Наверно, в Гинтерштинкенбруне. Там все наклонилось. — О корне из числа она вообще не имела никакого представления. — Корни есть у деревьев и цветов, а не у чисел! — возмущенно выкрикивала она. — А из корня желтой горечавки делают хорошую настойку! — Она продолжала лакировать ногти, вздыхала, когда размазывался лак, и говорила: — Выходит, еще есть и корень из ста сорока четырех? И из него можно тоже делать настойку?

— Корень из четырех будет два, — объяснил ей Конрад, — корень из девяти будет три, а из шестнадцати — четыре!

— Выходит, что два, три, четыре растут в земле! — весело говорила госпожа Бартолотти.

Конрад хотел еще что-то объяснить ей про корни, но в дверь позвонили. Два длинных звонка. Оказалось, что это почтальон. Он принес заказное письмо. Конверт был большой, плотный, голубого цвета. Такой же, как тот, что был в посылке с Конрадом. И без обратного адреса.

Госпожа Бартолотти посмотрела на письмо, потом на Конрада, затем снова на письмо.

— Кто вам прислал письмо? — заинтересовано спросила Кити.

Госпожа Бартолотти засунула письмо в карман халата и пробормотала:

— Да это какая-то реклама!

— Рекламу не посылают заказными письмами, — возразила Кити.

А Конрад сказал:

— Мама, это же письмо с фабрики. Вы можете при Кити спокойно говорить об этом. Она всё знает.

— Распечатайте письмо! — попросила Кити.

Госпожа Бартолотти заколебалась.

— А если там что-то неприятное?

Госпожа Бартолотти предпочитала все неприятное откладывать на потом. Писем из финансового управления она вообще не распечатывала.

— Забудем о нем, — предложила она. — Или сожжем, словно его и не было.

— А если в нем что-то приятное? — сказала Кити. — Может, Конрад получил наследство от фабрики или что-то еще!

Госпожа Бартолотти запустила руку в карман и ощупала конверт.

— Дети, дети, — пробормотала она, — я на ощупь чувствую, что ничего приятного в нем нет. Письмо начинено дурным.

— Тем более его надо распечатать, — сказала Кити. — Неизвестное зло страшнее того, что уже известно.