Алая река - Лиз Мур

Кейси не сказала, что они с приятелями эти таблетки крошат, а порошок нюхают.

А вскоре она и вовсе пошла по рукам. О том, что моя сестра спит с парнями, я узнала случайно. Услышала, как десятиклассник хвалился своим приятелям – дала, мол, младшая Фитцпатрик. Я спросила Кейси напрямую. Она только плечами пожала – ну да, было дело; чего колыхаешься-то?

Я на тот момент еще даже ни разу не целовалась.

Пропасть между нами росла. Без Кейси мое всегдашнее одиночество как-то выпячивалось, словно лишняя рука или нога; оно дребезжало в ушах; оно волочилось следом, как консервная банка, привязанная к кошачьему хвосту. Я тосковала по Кейси. В доме ее отсутствие ощущалось физически. Вдобавок некому стало меня социализировать. Я больше не могла ходить на вечеринки – меня там не ждали; за ланчем в школе я сидела в полном одиночестве. Сестра умела меня «преподнести»; когда мы оказывались в компании, выдавала: «С нашей Мики не соскучишься; сейчас идем, а она говорит…» Далее следовала какая-нибудь шутка, придуманная самой Кейси. Так было до Клира. Отныне, если мы пересекались в школе, сестра только кивала мне. Но и это происходило все реже – Кейси прогуливала школу.

Несколько раз я, затолкав подальше гордость, оставляла сестре записки в нашем старом тайнике.

Ответов я не получила. Ни одного.

* * *

В те дни сестра удостаивала меня вниманием, только если я заводила речь об офицере Клире.

Кейси его терпеть не могла.

«Много о себе воображает», – говорила она. Порой называла офицера Клира пижоном. Но даже тогда я понимала: неприязнь сестры к Клиру гораздо глубже, Кейси чует в нем нечто гадкое и темное, то, чего не может – или не желает – выразить словами.

«Ну-ну», – хмыкала она, стоило мне упомянуть Клира либо сослаться на его мнение; я же львиную долю своих высказываний начинала фразой «офицер Клир считает». Кейси и Ба пародировали меня столь безжалостно, что я окончательно замкнулась в себе. Моя одержимость Клиром, по иронии судьбы, поменяла нас с сестрой ролями. Теперь Кейси беспокоилась обо мне, а не наоборот.

* * *

Именно к Клиру я обратилась за поддержкой и советом после первой передозировки шестнадцатилетней Кейси.

Было лето. Мое последнее школьное лето перед выпускным классом. Мне исполнилось семнадцать; мы с офицером Клиром очень сблизились. Говорили теперь не только о книгах, фильмах и музыке; Клир стал моим советчиком и моей опорой в самых разных вопросах. Я была в курсе его детских и подростковых проблем; он делился со мной и взрослыми переживаниями, такими как разногласия с коллегами и проблемы в семье. Мать, с болью сообщил офицер Клир, после смерти отца пристрастилась к алкоголю, а недавно, пьяная, упала и сломала шейку бедра. Сестра, пожаловался он, во всё сует свой нос; просто не продохнуть от ее заботы. Я слушала и кивала, но комментариев не делала. О своей семье не распространялась. Предпочитала слушать, а не говорить. Офицер Клир, в отличие от Ба, ценил мою серьезность – по крайней мере, так мне казалось. И не уставал нахваливать меня: я и умная, и наблюдательная, и вдумчивая, и сообразительная на удивление.

В Лиге я была уже не практиканткой, а консультантом по организации летних программ, и за работу мне платили. Я чувствовала себя почти ровней офицеру Клиру. Я сопровождала детей на занятия, придумывала для них развлечения, с грехом пополам учила играть в спортивные игры, в которые никогда не играла сама. И каждую удобную минуту использовала, чтобы поговорить со своим кумиром.

Передозировка сестры повергла меня в шок. Как тень, я бродила по зданию Лиги – в лице ни кровинки, в голове сумбур. Зачем я здесь? Может, мне надо скорее домой, к Кейси? Ба устроила ей разнос; и потом, ей ведь реально плохо!

С такими мыслями я наконец вошла в самую просторную комнату. Меня била дрожь, я обхватила себя руками за плечи. И вдруг заметила: из-за рядов пластиковых, как в кафетерии, столиков, из своего любимого угла, на меня смотрит офицер Клир. В тот день дети особенно плохо себя вели, вот их и засадили за чтение и рисование. В комнате висела напряженная, вымученная тишина.

Офицер Клир поднялся и медленно пошел ко мне. Дети, радуясь поводу отвлечься, завертели головами, но Клир строго глянул на них и одним кивком велел продолжать занятия.

Приблизившись, он весь подался ко мне, приготовился выслушать. Смотрел на меня, нахмурив свои красивые брови – весь внимание.

– Что случилось, Микаэла? – спросил он. Нежность в его тоне потрясла меня.

Вероятно, от нее, от этой нежности, глаза наполнились слезами. Никогда прежде никто с такой неподдельной любовью не спрашивал меня, что случилось. Во всю мою жизнь ни один взрослый не проявил столько озабоченности моим состоянием. И во мне что-то открылось – некий шлюз, который потом попробуй закрой. Отчетливо мелькнуло видение – мамины нежные руки на моих щеках.

– Не надо плакать, – сказал офицер Клир.

Я потупилась. Две горячие слезищи скатились по скулам, и я их отерла – поспешно и яростно. Я вообще редко плакала, при взрослых всегда сдерживалась. Ба отучила от слез. Бывало, раскапризничаемся с Кейси, расхнычемся, а она говорит: «Не перестанете реветь без причины – уж я вам причину-то обеспечу». И действительно, обеспечивала – до тех пор, пока мы не переросли ее, мелкую и ледащенькую.

– Иди во двор, – еле слышно шепнул офицер Клир. – Жди, я сейчас.

* * *

В тот день было 90 градусов[13] в тени. Нормальный филадельфийский июль. Я выскочила к баскетбольной площадке с шаткими скамейками для зрителей. За площадкой тянулось футбольное поле – давно пожухлое, вытоптанное. Окрестные улицы как вымерли. Ни прохожих, ни зевак. На зады Лиги даже ни одно окно не выходило. Надо мной вяло жужжали мухи; еще более вяло я от них отмахивалась.

Прислонилась к кирпичной стене, козырек над которой создавал нечто похожее на тень. Сердце стучало где-то в животе – от страха за сестру или по другой причине, я не знала.

Я думала о Кейси. «Скорая» привезла ее в Епископальную больницу. Всю дорогу между нами висело молчание. Когда Кейси положили на койку, я сказала: «Как ты могла, просто не понимаю». А она процедила: «Где уж тебе понять». И всё. Поговорили, называется. Но вид у Кейси был, как будто ей худо – глаза закрыты, щеки с прозеленью. Вдруг дверь палаты распахнулась, и ворвалась Ба – лицо серое, застывшее, руки сцеплены. Ощущение, что их и не расцепишь. Ба – маленького росточка, тощая; о таких говорят: «В чем душа держится?» Нервически подвижная, минуты спокойно не постоит, тем более не посидит. А вот же – застыла у койки, окаменела. Только губами чуть шевелила, шипя с ненавистью:

– Глаза-то открывай. На меня смотри. Открывай и смотри, говорю!

Кейси повиновалась, хоть и не сразу. Она долго щурилась, отворачивала лицо от флуоресцентного света, что бил с потолка.