Мило и волшебная будка - Нортон Джастер

— Придется вам еще немного потерпеть, — объявил он, потирая руки.

Мило вообще не любил лекарств, но такого противного еще не видел.

— Скажите, доктор, а вы от чего лечите? — с подозрением поинтересовался он.

— Можешь считать меня большим докой во всякого рода шумах — от чуть слышных до оглушительных, от слегка неприятных до совершенно отвратительных. Знаешь ли ты, скажем, как звучит на полном ходу пароконная повозка на квадратных колесах, битком набитая яйцами всмятку? — произнес он, и снова раздался душераздирающий грохот.

— Кому нужны такие ужасные звуки? — спросил Мило, затыкая уши.

— Как — кому? — удивился доктор. — Да всем! Они нынче в моде. Я просто завален и едва справляюсь с заказами на гремучие порошки, скрипучие мази, настойки грохота и микстуры из гвалта. Они теперь у всех на устах.

Некоторое время он еще помешивал жидкость в мензурке, а затем, когда она перестала дымиться, продолжил:

— Раньше-то дела шли не так хорошо. Когда-то люди предпочитали благозвучия, и если бы не военные заказы да землетрясения, мне пришлось бы совсем худо. Однако потом, когда выросли большие города, стал расти и спрос на рев клаксонов, визг тормозов, лязг буферов, гомон толпы, хлюпанье воды, шипение пара и прочие высокоотвратительные звуки, без которых сегодня не обойтись. О, не будь их, люди бы так страдали! Поэтому я и стараюсь, чтобы у них было все необходимое. Вот и вы — если вы станете пить мое лекарство каждый день, никакое благозвучие вам будет не страшно. Ну-ка, попробуйте.

— С вашего позволения, я предпочел бы обойтись без… — сказал Ляпсус, попятившись в дальний угол фургона.

— Не хочу лечиться, — заявил Мило. — И вообще я не страдаю от недостатка шума.

— Кроме того, — прорычал Тактик, который пришел к выводу, что доктор Какофонии ему не нравится, — от этого вашего шумодефицита еще никто не умирал.

— Разумеется, — подтвердил доктор, нацедив себе стаканчик снадобья. — Вот почему от этой хвори так трудно избавиться. Я ведь имею дело с болезнями, которых вообще не существует, которые хочешь — лечи, хочешь — не лечи, навредить здоровью не сумеешь, а в нашем деле это самое главное.

И поскольку воспользоваться его снадобьем никто не собирался, он снял с ближайшей полки бутыль цвета темного янтаря и, тщательно вытерев, поставил на стол перед собой.

— Если вам нравится всю жизнь страдать от шумодефицита, ну и страдайте на здоровье, а это я скормлю ТАРАРАМУ на завтрак, — сказал он и с легким хлопком выдернул пробку из горлышка.

Мило, Тактик и Ляпсус настороженно поглядывали на бутыль, не зная, чего еще можно ждать от доктора. Сперва все было тихо, потом как будто из далекого далека донесся басовитый гул. Он нарастал — все ближе и ближе, все громче, громче и громче, — пока не превратился в оглушительный, душераздирающий рев, вырывавшийся, казалось, из этой самой бутыли. Вот из горлышка потянулась крутящаяся струя густого сизого дыма, спиралью взвилась под потолок, разбухла и постепенно приобрела очертания дымного облака с руками, ногами, ярко-желтыми глазами и огромной прожорливой пастью. Едва облако оторвалось от бутылки, как тут же схватило мензурку с зельем, запрокинуло над головой — если это была голова — и выхлестало все в три глотка.

— А-га-га! Это было не худо придумано, хозяин, — взревело облако так, что фургон заходил ходуном. — Я-то уж думал, что мне век свободы не видать. А в бутылке-то ох как тесно.

— Это — мой компаньон, Чудовищный ТАРАРАМ, — сказал доктор Какофонии. — Не обращайте внимания на его внешний вид — за ним попросту присмотреть некому. Он, знаете ли, круглый сирота, которого я вырастил без всяких там нянек и воспитателей…

— У семи нянек дитё без глазу! — заорал ТАРАРАМ, давясь от хохота. (А ну-ка, представьте себе облако густого сизого дыма, давящееся от хохота.)

— Когда я нашел его, — как ни в чем не бывало продолжал доктор, — в бутыли из-под газировки, одного, всеми покинутого — ни родителей, ни родни…

— Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца! — грохнул ТАРАРАМ, хлопнув себя по тому месту, где должно быть колено, и заливаясь не тише трех сирен, ревущих разом.

— Я принес его сюда, — Дериухо И. Горло слегка поморщился, — и несмотря на всю бесформенность его образа, равно как на его форменные безобразия, дал образование…

— Рылом не вышел, да умом взял! — покатился ТАРАРАМ с хохоту.

— …вывел в люди, и теперь он мой компаньон, собиратель и распространитель новых шумов, — закончил доктор, утирая лоб носовым платком.

— Шуму много, а толку нет! — радостно проскрипел Ляпсус, чтобы поддержать компанию.

— Вовсе и не смешно, — захныкал ТАРАРАМ и, забившись в угол, надулся.

— Что он такое, ТАРАРАМ? — спросил Мило, придя наконец в себя после столь неожиданного явления.

— Ты хочешь сказать, что никогда не встречался с Чудовищным ТАРАРАМОМ? — удивился доктор Какофонии. — Мне кажется, с ним все знакомы. Когда ты так разыграешься в своей комнате, что тебя просят вести себя потише, — это как называется?

— Чудовищный тарарам, — признался Мило.

— А когда у соседей ночью вовсю орет радио и хочется, чтобы они сделали его потише, это что?

— Чудовищный тарарам, — ответил Тактик.

— А когда на вашей улице ремонтируют мостовую и сутки напролет стучат отбойные молотки, что говорят все?

— Чудовищный грохот! — вскричал Ляпсус.

— ГРОХОТ Чудовищный, — горестно зарыдал ТАРАРАМ, — это мой дедушка. Он умер во время большой эпидемии тишины тысяча семьсот двенадцатого года.

Мило стало так жалко несчастного ТАРАРАМА, что он подал ему свой носовой платок, который сразу же промок от сизых дымных слез.

— Спасибо, — простонал ТАРАРАМ, — ты ужасно добр. Одного только не могу понять, отчего вы все не любите шума. Я тут на прошлой неделе слышал такой «шарах», что два дня подряд вопил от восторга.

Это воспоминание так его расстроило, что он вновь начал всхлипывать, и пытался сдержаться, и не мог, и все это звучало так, словно о длиннющую доску точат здоровенные когти.

— У него нежная душа, да? — спросил Мило, пытаясь успокоить чересчур чувствительное облако дыма.

— Да, это так, — согласился Дериухо И. Горло. — Но, знаешь, он прав: шум — это самое ценное, что есть в мире.

— А король Азбукиан утверждает, что самое ценное — это слова, — заметил Мило.

— ЧУШЬ! — взревел доктор. — Что делает младенец, которого забыли покормить?

— Он орет! — отвечал ТАРАРАМ, и глаза его засветились.

— А машина, которую забыли подзаправить?

— Она чихает! — И ТАРАРАМ запрыгал на одной ножке.