Великий Могол - Алекс Ратерфорд

– Что еще можешь ты сказать мне об этих воинах? Ты знаешь их имена?

– Мой муж сказал, что один из них называл своего командира Мирак-беком, что этот командир был высокий, широкоплечий, со сломанным носом и белым шрамом, уродующим губу.

Хумаюн знал Мирак-бека, беспутного, жесткого военачальника из Бадахшана, который пришел с Хумаюном и его отцом завоевывать Индостан. Он отличился при Панипате, прыгнув со своей лошади на ногу боевого слона и забравшись на него, чтобы убить вражеских лучников в корзине на спине животного, засыпавших людей Хумаюна дождем стрел. Но храбрость в прошлом не может быть оправданием преступлений в настоящем. Мирак-бек должен ответить за свое беззаконие.

– Если то, что ты мне рассказала, правда, то ты добьешься справедливости. Иди домой и жди моего вызова. Касим, отыщи Мирак-бека и приведи его ко мне как можно скорее.

* * *

Облаченный в кроваво-красное, как требовал вторник, которому покровительствовала планета Марс, Хумаюн глядел в дерзкое лицо Мирак-бека. Несмотря на то что в зал его ввели в цепях, он сумел сохранить свою привычную надменность. Его темные глаза впились в лицо падишаха, и казалось, что он не замечал стражников, стоявших наготове со своими заточенными топорами, и окровавленного лобного камня, огромного куска черного мрамора справа от трона, на котором только что отрубали правые руки четверым его людям, а их раны запекали раскаленным железом. Запах горелой плоти все еще стоял в воздухе, несмотря на то, что их давно увели прочь.

– Я оставил тебя напоследок, Мирак-бек, чтобы ты видел казнь твоих воинов. Хотя они совершили преступление и заплатили за него сполна, именно ты в ответе за их позорное поведение. Ты признал свою вину добровольно, но это тебя не спасет… Твое поведение бросило тень на мою репутацию, и только твоя смерть очистит ее. Кроме того, ты умрешь не от топора. Способ, которым ты будешь казнен, достоен твоего преступления. Женщина, подойди ближе.

Хумаюн указал на Ситу, жену торговца специями, которая в темно-синем сари стояла сбоку, наблюдая, как отрубают руки. Теперь она увидит настоящее правосудие императора, подумал Хумаюн. Наказание, которое он готов был объявить Мирак-беку, пришло к нему в одном из его видений, и его уместность ему понравилась. Это будет сюрприз для всех; он не сказал даже Касиму и Байсангару, стоявшим у его трона вместе с остальными придворными, одетыми в красное, как было приказано.

– На колени, Мирак-бек.

Военачальник казался почти удивленным, словно до этого момента не верил, что Хумаюн его убьет. Белый шрам на верхней губе почти исчез от того, что лицо его побелело и стало будто из воска. Он облизнул губы, но, снова набравшись храбрости, заговорил так твердо, что услышали все.

– Повелитель… Я сражался за тебя у Панипата, а недавно – в Гуджарате… Я всегда был верен тебе. Я всего лишь немного позабавился с жирным, трусливым купцом. Это не заслуживает смерти. Я и мои люди – воины, но после Гуджарата ты не даешь нам воевать… никаких завоеваний… Тратишь свое время на пожирание опиума и созерцание звезд, когда следовало бы предводительствовать своими армиями. Ради этого мы покинули свою родину… это ли ты обещал нам… топот конских копыт по земле, в погоне от победы к победе…

– Довольно!

Подняв руку, Хумаюн призвал двух палачей. Они опустили свои топоры, и один из них поднял небольшой мешок, лежавший у колонны. Стражники падишаха взяли Мирак-бека за плечи. Один палач встал у него за спиной, повернул его голову и заставил открыть рот. Другой палач засунул руку в мешок. Хумаюн почувствовал острый запах грубо молотых куркумы и перца. Достав горсть ярко-желтого порошка, палач засунул его в распахнутый рот Мирак-бека.

Тот сразу закашлялся. Когда вторая горсть, а потом третья были засунуты ему в горло, глаза его выпучились и заслезились. Лицо побагровело, и струи желтой слюны потекли изо рта, а из носа стала сочиться слизь. Он отчаянно пытался освободиться из крепких рук, начал брыкаться ногами, словно повешенный.

Отовсюду послышались изумленные возгласы. Касим отвернулся, Байсангар тоже отвел взгляд. Даже Сита была потрясена, подняв к губам сжатый кулачок и широко открыв глаза. Еще несколько секунд, и все кончилось. Мирак-бек еще раз попытался открыть залитые слезами глаза, которые на миг встретились с глазами Хумаюна, и сразу тело его замерло.

Падишах встал.

– Наказание достойно преступления. И так будет со всеми, кто нарушит мои законы.

Сойдя с помоста, на котором стоял покрытый, соответственно дню Марса, алым бархатом трон – его гадди, – Хумаюн в окружении стражи вышел из зала. На несколько секунд воцарилась тишина, потом он услышал за спиной ропот придворных, наконец-то обретших дар речи.

Вечерело. Над темнеющей Джамной уже поднималась серебряная луна, разливая жемчужный свет над берегами, куда пришли на водопой быки и верблюды. Он навестит Салиму. В последнее время он все реже делает это, отдавшись своим опиумным видениям. Вспомнив ее нежное, золотистое тело, Хумаюн улыбнулся.

Салима лежала на диване из серебряной парчи, пока одна из служанок покрывала причудливым узором из хны ее изящные ступни. На ней был только драгоценный пояс, что Хумаюн выбрал для нее в сокровищнице Гуджарата.

Казалось, что поход был так давно, словно это случилось в иной жизни. Вспомнились вдруг гневные слова Мирак-бека: «Ты не даешь нам воевать… Тратишь время на пожирание опиума и созерцание звезд…» Мирак-бек заслужил смерть, но, возможно, в его обвинениях есть доля правды. Что сказал бы отец о том, как он правит, даже о количестве опиума, что он употребляет? Возможно, как советуют Касим и Ханзада, следует ограничить дозы зелья, чтобы посвящать больше времени тем, кто его окружает. Но все изменилось, не так ли? Дикие кочевые времена моголов прошли. Он – правитель империи, и то, что он, как правитель, пытается найти новые пути правления, новые источники покоя и вдохновения, касается только его и никого больше. Звезды, чье сияние ярче блеска Кох-и-Нура, не предадут его.

Не предаст и Салима. Как только служанки удалились, она встала с дивана. Медленно, нежными движениями начала снимать с него красные одежды, пальцами лаская крепкие мышцы рук и плеч под нежным шелком.

– Мой повелитель, – шептала она.

Хумаюн окунул руки в длинные черные волосы, струящиеся по ее обнаженной груди, и прижал к себе, предвкушая наслаждение, которое они испытают, пока, истекая по́том, их тела не сольются в блаженной истоме.

Спустя несколько часов Хумаюн лежал в объятьях Салимы. Сквозь резную решетку проникал нежный ветерок, и с востока уже поднимался бледный свет. Наложница что-то пробормотала и, прижавшись к мужчине шелковистым бедром, снова отдалась во власть снов. Но по какой-то причине к Хумаюну сон не шел. Закрывая глаза, он всякий раз видел лицо Мирак-бека с переполненным желтой, пенящейся слюной ртом, его перепуганные глаза, почти выкатившиеся из орбит. Надо было выпить немного вина Гульрух, чтобы избавиться от этих неприятных воспоминаний, но оно хранилось в его покоях. Тем не менее падишах мог облегчить свой неспокойный мозг. Из золотого кулона, украшенного аметистами, висевшего у него на шее, он достал несколько опиумных шариков и, налив чашу воды, проглотил их. В горле стало привычно горьковато, и сразу его пронзила сонливая, томная темнота. Веки наконец-то потяжелели, и Хумаюн растянулся на ложе. Вдохнув успокаивающе сладкий аромат сандалового масла, которым Салима любила натирать свое тело, он стал засыпать. Но спустя, казалось, всего мгновение услышал женский голос, нетерпеливо зовущий его.