История христианской церкви. Том 3. Никейское и посленикейское христианство. 311 - 590 года по Рождество Христово - Филипп Шафф

Гораздо менее значимо поэтическое творчество Григория I (590 — 604), последнего из отцов церкви и первого из средневековых пап. Ему приписывалось много гимнов, происхождение которых точно не выяснено и которые включены в бревиарий. Лучший из них — воскресный гимн Primo dierum omnium[1281].

Гимны — самые прекрасные цветы поэзии древней церкви. Но, помимо них, возникало много эпических и дидактических поэм, особенно в Галлии и Испании, где шла борьба с вторжениями варваров и население пыталось сохранить связь с древней культурой. Ювенк, испанский пресвитер времен Константина, сочинил первый христианский эпос, евангельскую историю в четырех книгах (3226 строк), подражая Вергилию, но поэтические достоинства этого труда в лучшем случае средние. Намного превосходит его по таланту Пруденций (ум. в 405); помимо уже упомянутых гимнов, он написал несколько дидактических, эпических и полемических поэм. Святой Понтий Павлин, епископ Нолы (ум. в 431), посвященный в тайны муз поэтом Авзонием[1282], друг Августина и Иеронима, написал около тридцати поэм, проникнутых духом благочестия; лучшая из них посвящена празднику святого Феликса, его покровителя. Проспер Аквитанский (ум. в 460), мирянин и друг Августина, создал дидактическую поэту против пелагиан и несколько эпиграмм; Авит, епископ Вьенны (ум. в 523), — эпос о сотворении мира и происхождении зла; Аратор, придворный Юстиниана, а потом иподиакон Римской церкви (около 544), — переложение Книги Деяний героическим стихом, в двух книгах, около 1800 строк. Заслуги Клавдиана Мамерта[1283], Бенедикта Павлина, Элпидия, Оронтия и Драконтия менее важны.

Никейская и халкидонская эпоха — период формирования и утверждения соборной церковной ортодоксии, то есть учений о Святой Троице и о воплощении и богочеловеческой личности Христа, по поводу которых Греческая, Латинская и евангельские церкви до сих пор соглашаются, в отличие от еретиков ариан, аполлинаристов, несториан и евтихиан. Помимо этих учений о Троице и о Христе были разработаны и доведены до сравнительно законченной формы антропология и сотериология, особенно учения о грехе и благодати, — но только в Латинской церкви, так как Греческая почти не принимала участия в пелагианских спорах.

Важность этих учений, величие отцов церкви, которые разрабатывали их, и значение результатов привели к тому, что рассматриваемый нами период занимает в истории богословия первое место после апостольского. Никогда, за исключением эпохи Реформации в XVI веке, по поводу учения не велось таких пылких и искренних споров, не проявлялся такой живой интерес к нему. Теперь церковь обладала древней философией и ученостью Римской империи и применяла их для развития и оправдания христианской веры. Споры возглавляли учителя церкви, таланты которых были велики, а благочестие отличалось ревностью о Христе; это были не просто начитанные люди, но уважаемые богословы, цельные натуры, великие не только в мыслях, но и в деяниях и страстях. Для них богословие было священным делом, которому они посвятили свои сердца и жизни[1284], и мы можем сказать о них то же, что Евсевий сказал об Оригене: «Их жизнь была такой же, как их слово, а их слово — таким же, как их жизнь».

Богословские споры были основной интеллектуальной деятельностью в то время, они сотрясали фундамент церкви и империи. Ревностному стремлению к истине сопутствовали немалое количество odium и rabies theologorum, масса богословских страстей, а богословские страсти — обычно самые глубокие и яростные, ведь религия касается вечных интересов человека.

Ведущими героями в этих спорах были, конечно же, епископы и священники. Бок о бок с ними бились монахи, настоящая армия, фанатично воюющая за победу ортодоксии, а нередко — и за победу ереси. Императоры и гражданские должностные лица тоже вмешивались в богословские дискуссии, но по большей части в ущерб их свободному, самостоятельному развитию, ибо они воспринимали богословские споры как политические и пытались подчинить их решение придворным и светским интересам того времени. В Константинополе во время арианских споров все слои общества, в том числе служащие, ростовщики, старьевщики, рыночные торговки и беглые рабы принимали активнейшее участие в рассуждениях о единосущии и подчиненности ипостасей, о том, рожден был Христос или не рожден[1285].

Созерцательное мышление в Восточной церкви сочеталось с глубокой религиозной искренностью и некоторой долей мистицизма, и в то же время — с греческим любопытством и любовью к дискуссиям, которые позже, скорее, помешали, чем способствовали ее внутреннему развитию. Григорий Назианзин, живший в Константинополе в разгар арианских споров, описывает расколы и враждебность, возникшие из‑за этой склонности к полемике между родителями и детьми, мужьями и женами, старыми и молодыми, хозяевами и рабами, священниками и мирянами. «Дошло до того, что весь рынок гудит от разговоров о еретиках, каждый пир полон разговоров на эти темы, доводящих до тошноты, любое веселье превращается в скорбь, любое похоронное шествие лишается торжественности из‑за этих ссор; даже женские покои, прибежище простоты, встревожены, и цветы скромности сокрушены этими преждевременными спорами»[1286]. Златоуст, как в более поздний период — Меланхтон, сильно пострадал от богословских споров того времени.