Париж - Эдвард Резерфорд

– Мне очень понравился магазин «Шекспир и компания».

– А Хемингуэи?

– Они, похоже, очень любят друг друга. А он серьезно намерен прославиться.

– Согласна, – сказала Мари.

– Хотя говорят, что его рассказы действительно хороши.

– А Фрэнк Хэдли? – Мари постаралась произнести вопрос небрежно.

– Ты была увлечена его отцом?

– Он был скорее другом Марка, чем моим, – со смехом ответила Мари. – Мы с твоим отцом в то время уже встречались. По-моему, сын – любитель пофлиртовать. Таким не следует доверять.

– Но он, кажется, очень серьезно относится к своим занятиям литературой, хоть и старается всячески скрывать это.

– Вполне возможно. Если у него есть талант, избегай его.

– Почему?

– Потому что все гении – настоящие чудовища.

– Расскажи мне лучше о месье де Сине. Может быть, он твоя бывшая пассия?

– Нет, Клэр! Его отец и твой дедушка были друзьями. Самого де Синя мы редко видели, он постоянно был в отъезде со своим полком. Но те несколько раз, что мы встречались, он был очень любезен.

– Теперь вы оба свободны. Ты могла бы стать виконтессой.

– Все устроилось гораздо лучше, дорогая. Меня увидят с ним в Опере. Это придаст мне значительности и шика.

– Разве для тебя это так важно?

– Ты все перепутала, дитя мое. Это важно не для меня, а для нашего магазина.

Вечер прошел приятно. Это было последнее представление сезона, после которого Опера закрывалась до сентября. Пышность театра, величественные золоченые коринфские колонны, обильные декорации, блестящие балконы и ярусы, пурпурный бархат кресел – все это так ярко напоминало Belle Èpoque ее юности, что Мари рассмеялась, опустившись на свое место.

Роланд посмотрел на нее озадаченно.

– Все это такая бессмыслица, – произнесла она со счастливой улыбкой.

– Вы находите обстановку вульгарной?

– Разве мягкое кресло может быть вульгарным? Это настоящий рай… Что-то вроде огромного торта.

– Думаю, мой дорогой отец смотрел на зал из своей ложи с тем же ироничным удовольствием, что и вы. – Роланд тоже усмехнулся.

– И мой отец тоже. А вы знаете, что они курили один и тот же сорт сигар?

– Да. У нас с вами много одинаковых воспоминаний.

– Мои более буржуазны, месье де Синь, – лукаво уточнила Мари. – То есть наши воспоминания не столько пересекаются, сколько дополняют друг друга.

– Очень точно, – кивнул он.

Во время антракта они остались на местах и побеседовали. Она расспросила Роланда о сыне.

– Я отправил его в тот же лицей, в котором учился сам, но теперь не уверен, правильно ли поступил. Лицей всегда был очень консервативен, таким и остался по сей день. Может, мальчика следовало отдать в учебное заведение с более современными идеями. С другой стороны, мне кажется, здесь я могу лучше помочь сыну, так как понимаю, что от него потребуется.

– Ему нравится учеба?

– Говорит, что да.

– Тогда вы сделали все правильно, по-моему. Если бы вы не разделяли взглядов лицея и его преподавателей, то возникли бы определенные противоречия. Дети не всегда соглашаются с родителями, но им нравится, когда их родители удовлетворены своими решениями и своей жизнью в целом – если вы понимаете, что я имею в виду.

– Мне так важно было услышать эти слова.

Она видела, что виконт говорит искренне. «Да, – подумала она, – он хороший человек».

После представления Мари стала прощаться, так как хотела сразу пойти домой. Когда де Синь спросил, согласится ли она еще раз сходить с ним в Оперу, когда начнется новый сезон, она ответила:

– После столь восхитительного вечера, месье, я не смогу отказаться от приглашения.

– Через пару дней я уезжаю в поместье, мадам, но уже жду с нетерпением возвращения в сентябре, чтобы сходить с вами в Оперу.

Когда Мари пришла домой, в квартире было тихо, Клэр еще не вернулась. Закончив приготовления ко сну, Мари отослала горничную и прочих слуг спать, сказав, что сама дождется возвращения дочери.

Ей хотелось узнать, как Клэр провела вечер и понравился ли ей «Русский балет». Дягилев решил поставить в честь Олимпиады одноактный балет-феерию «Голубой экспресс», и этот спектакль был впервые показан всего четыре недели назад в Театре Елисейских Полей, который стоял около Сены. Весь Париж знал об огромном занавесе, созданном Пикассо, на котором были изображены две неуклюжие женщины, бегущие по пляжу.

Мари знала, что Клэр сумеет во всех красках передать свои впечатления от балета.

Прошел час. Мари предположила, что брат повел молодежь в ресторан или угощает их выпивкой у себя в квартире. Она позвонила ему.

Когда он ответил, по его голосу она поняла, что Марк спал.

– Я ищу Клэр, – сказала она.

– А, понятно. Они пошли в кафе с друзьями. С американцами.

– Куда?

– Откуда мне знать?

– Ты позволил Клэр уйти с молодым человеком неизвестно куда посреди ночи?

– Послушай, Мари… Она уже взрослая.

– Она приличная девушка! Ты разве не знаешь, как они должны себя вести? Хотя ты и не можешь этого знать, – добавила Мари с горечью, – ты же никогда не был с ними знаком.

– Чего ты теперь хочешь от меня?

– Чтобы ты нашел ее и привел домой. Чтобы не оставлял ее ночью наедине с мужчиной. Ах, Марк, у тебя совершенно нет чувства ответственности! – воскликнула она в отчаянии. – И никогда не было.

– Ну, с этим я уже ничего не могу поделать.

Голос у него был виноватый, но в нем слышалась и скука, отчего Мари пришла в еще большую ярость. И повесила трубку.

А потом стала ждать. Позднее она открыла окно гостиной, которое выходило на маленький балкон, откуда можно было видеть улицу в обоих направлениях. На Париж спустилась тишина. Время от времени в свете фонарей мелькала одинокая фигура, но город уже спал.

Где они сейчас? В кафе или в ночном клубе? Или гуляют вдоль Сены, так как ночь теплая? Может, стоят на одном из мостов? Лежит ли рука Фрэнка на плечах Клэр? Целует ли он ее? Или хуже того – не дома ли они у него? Способен ли он на такое? Конечно. Ведь он молодой мужчина.

Мари хотела выбежать на улицу и спасти дочь. Останавливало ее только то, что она не имела представления, где их искать. Она рисовала в своем воображении Фрэнка Хэдли, его высокую фигуру и непослушные густые волосы, точно такие же, какие были у его отца в молодости. Она вспоминала его глаза.

Вдруг, неожиданно для самой Мари, ее пронзило острое чувство. Оно захватило ее врасплох и полностью овладело ею, прежде чем она осознала, что происходит.