Зодчий. Жизнь Николая Гумилева - Валерий Шубинский

Обаятельный Блюмкин был, конечно, из стаи волков. Волки заслушались песни поэта и окружали его плотным кольцом. Гумилев и не догадывался, насколько они близко.

В Москве был и Борис Пронин, бывший хозяин «Собаки». Он был вновь полон планов. Гумилев посетил его, обсуждал планы поэтических вечеров в Петрограде и Москве («Позовем Пастернака, он милый человек и талантливый поэт, а Сергей Бобров только настроение испортит»). В первый же день Гумилев заинтересовался Адалис (Аделиной Ефрон), юной поэтессой, официальной пассией Брюсова — и посетил ее во Дворце искусств, где она жила (это в Питере — всего лишь Дом, в Москве — Дворец; бывший особняк княгини Сологуб на Поварской). Поэтесса впустила поклонника к себе в комнату, но ночь они провели исключительно в возвышенных разговорах. Он был разочарован: «Адалис слишком человек. А в женщине так различны образы — ангела, русалки, колдуньи… У вас в Москве нет легенд, сказочных преданий, фантастических слухов…» Зато он встретил старую знакомую Ольгу Мочалову — гулял с ней по Москве, вдвоем и вместе со старым приятелем, священником-авиатором, бывшим поэтом Николаем Бруни (Ольга запомнила произнесенное где-то в дверях: «Сперва пройдет священник, дальше женщина и поэт»), пригласил к себе в пустое купе. Там они пили красное вино — потом, судя по всему, были близки. Мочалова со своей обычной скрупулезностью записала разговоры Николая Степановича — от рассуждений о стихах до любовных излияний и «скабрезностей» («о французских приемах, о случаях многократных повторений»).

По возвращении в Петроград Гумилев энергично занялся устройством Дома поэтов (или Клуба Союза поэтов, как он официально именовался) в Доме Мурузи. Ведь Диска как культурного центра больше не существовало. Гумилев нашел место в новой структуре даже для своего оставшегося без работы брата — Дмитрию Степановичу прочили место юриста и кассира. Нашли некоего нэпмана-стихотворца по имени Зигфрид Кельсон, который внес четыре миллиона рублей на ремонт здания, а взамен получил право открыть в новосозданном Доме поэтов буфет. Фактически Дом поэтов начал работать уже в первой декаде июля, официальное открытие намечалось на август. Уже 20 июля «Красная газета» писала:

Уже после смерти Гумилева состоялся скандал: Кельсон был исключен из числа членов-учредителей. Члены комитета обвиняли стихотворца-буфетчика в денежной непорядочности (тот, по их словам, продавал в Доме поэтов несвежие пирожные и черствые булки, не распроданные в также принадлежавшем ему буфете Театра Буфф) и в бестактном и заносчивом поведении (в частности, возмущение вызвало такое его публичное высказывание: «…Программа не выполнена, так как произошло три несчастья — арестован Гумилев, умер Блок — и… перегорело электричество»)[170]. Суд, состоявшийся в конце октября, принял, однако, сторону Кельсона. Оцуп и Иванов за «мошенничество и самоуправство» были приговорены к трем месяцам заключения условно. Вскоре Дом поэтов прекратил свою деятельность. Эта история дала повод для слухов, преобразивших ее до неузнаваемости. Ахматова, скажем, рассказывала Лукницкому, что Оцуп требовал «взятки» с буфетчика за знакомство с Гумилевым.

С самой Анной Андреевной Гумилеву пришлось еще дважды повидаться.

9 июля он зашел к ней рассказать о смерти ее брата и встрече с ее матерью. Его сопровождал Георгий Иванов. Гумилев напомнил ей о вечере поэтов, который издательство «Петрополис» через два дня устраивало в Доме искусств и в котором оба они должны были участвовать, и пригласил на открытие Дома поэта.

Говорили очень холодно: Ахматова обиделась, что Гумилев пришел рассказать горестное известие не один, а с Ивановым, и только потом поняла, что он не знал об отсутствии Шилейко и не хотел дать тому повод для ревности. Это происходило на Сергиевской улице, где Ахматова и Шилейко тогда жили. «Лестница была совсем темная, и, когда Николай Степанович стал спускаться по ней, АА сказала: «По такой лестнице только на казнь ходить…»

На вечере «Петрополиса» Ахматова выступила, и с успехом (газеты хвалили ее чтение и ругали Гумилева). Дом поэтов Гумилев открыть не успел. А ведь какое представление было задумано — «Взятие Фиуме». Это был, по-нынешнему, перформанс на тему активного участия поэта в истории. Самочинный захват маленького далматинского городка Фиуме в 1919 году был самым ярким эпизодом политической деятельности Габриэля Д’Аннунцио. 27 декабря 1920 года он вынужден был капитулировать перед частями итальянской же регулярной армии: Италия заключила договор с Королевством Сербов, Хорватов и Словенцев, а на спорной территории было создано Свободное государство Риека. Два года спустя Бенито Муссолини, друг Д’Аннунцио, но не поэт, а человек дела, присоединил-таки Фиуме к Италии — на четверть века.

Вероятно, и сам Гумилев чувствовал себя в этот момент не только поэтом, но и «деятелем». Пример Д’Аннунцио вдохновлял его давно. Увы, ничто не говорило ему в эти дни, как скоро и как трагически будет он наказан за попытки участвовать в практической жизни. Никаких грустных предчувствий, видимо, не было в его душе. После крымского путешествия силы и воля вернулись к нему. «Он был здоров, полон сил и планов, материально и душевно все складывалось для него именно так, как ему хотелось… Прибавлю, что в эти теплые августовские дни Гумилев был влюблен — и это была счастливая любовь» (Г. Иванов. «Посередине странствия земного»).

О своей счастливой любви Гумилев говорил и Одоевцевой:

Но вот еще один источник — «Курсив мой» Нины Берберовой. Берберова, в течение следующих десяти лет невенчанная жена Ходасевича, неплохой прозаик (особенно прозаик-документалист), посредственная поэтесса, редкая красавица, была щедро наделена волей, высокомерием, язвительностью, способностью к афористической характеристике человека или явления — качествами, которые большинство людей путает с умом. В 1921 году ей было двадцать лет. Она родилась в Петербурге (в гимназии училась у Татьяны Адамович), потом, бежав с семьей в дни Гражданской войны на юг России, — в Донском университете в Ростове-на-Дону. В ее воспоминаниях много фактических неточностей — так, она говорит, что была принята в Союз поэтов в один день с Тихоновым. Но дата приема Берберовой в Союз — 25 июля 1921 года. Тихонов же состоял в Союзе с осени 1920-го; Нина в это время еще не вернулась в Петроград.