Красно-коричневый - Александр Проханов

Он уходил, убредал от фонарей, от измызганного липкого асфальта под кронами голых деревьев, шурша ногами в пахучей влажной листве. Рядом с ним шел человек, что-то бормотал, хватался за голову, закрывал руками лицо. То ли плакал, то ли в бессвязной ругани скрежетал зубами. В прогале между деревьями, куда залетел слабый свет улицы, Хлопьянов узнал Трибуна. Один, без мегафона, без охраны, уходил от гиблого места, куда недавно привел толпу, вдохновлял ее своими певучими, как стихи, речами.

– Это вы? – Хлопьянов попытался приблизиться, заглянуть ему в лицо.

– Не подходите!.. – истерически крикнул Трибун. Заторопился, побежал, криво огибая деревья. Казалось, он хочет убежать в самую глубь, в чащобу, непролазную глушь и там забиться под корягу, под вывернутый корень и сгинуть навек.

Хлопьянов вышел к домам, к горящим фонарям. Впереди струился полный огней проспект. Переливался нержавеющей сталью монумент с ракетой. Стука пулеметов не было слышно. Под ногами густо валялись какие-то пакеты, консервные банки, тряпье, будто здесь перевернулась колымага с мусором и хлам засыпал дорогу.

Его нагнала машина реанимации, белая, с красной полосой, фиолетовой мигающей вспышкой. Издалека надрывно выла. Хлопьянов посторонился, пропуская «скорую помощь». Машина затормозила, задние дверцы приоткрылись, и кто-то громко позвал:

– Хлопьянов!.. – Из машины выглядывал Каретный, в белом халате и медицинской шапочке. – Давай сюда, живо!..

Хлопьянов запрыгнул в машину. Та рванула, набирая скорость. Она была полна приборов, которые вначале показались медицинским оборудованием. Но они оказались радиостанцией и блоками питания. Тут же сидели двое, тоже в белых халатах. Один держал в кулаке переговорное устройство и повторял:

– Я – «Башня»! Я – «Башня»!.. Скопление рассеяно!.. Коробки продолжают работать по толпе!.. Обстановка нормальная!.. Как слышите меня?… Прием!

Они мчались в машине «скорой помощи» по проспекту. Хлопьянов тупо рассматривал красный крестик, вышитый на белой шапочке Каретного.

Санитарная машина, напичканная средствами связи, с военными в медицинских халатах, мчалась по Проспекту Мира, удаляясь от «Останкина», рассылая в эфир позывные и коды, выуживая из ночного, изрезанного пулеметами неба боевые команды, перекличку стреляющих транспортеров, голоса штабов и пунктов управления.

Хлопьянов, измотанный, потрясенный, сгорбился в углу машины, глядя, как у связиста из-под белой ткани халата выглядывает тугое колено в камуфляже. Прижимая к горлу тангенту, радист монотонно повторял: «Я – „Башня“!.. Я – „Башня“!.. Доложите потери!..» Мимо, за шторкой машины, нарядно сверкал проспект, озарялись витрины гастрономов и универмагов, пылали рекламы и клубилась на тротуарах вечерняя толпа.

– Вот видишь, какая мочиловка вышла! – сокрушался Каретный, слегка приобнимая Хлопьянова. – Делали все, чтобы развести конфликтующие стороны… Однако инстинкт толпы, инстинкт раздраженной армии… Все это ужасно!

– Я – «Башня»!.. Я – «Башня»!.. – монотонно повторял связист. – Запрашиваю о своих потерях… Как слышите меня?… Прием!..

Машина, расплескивая бестелесные лиловые брызги, мчалась мимо Рижского вокзала, Крестовского рынка, на красный свет. Включала ревун, обгоняя застывшие на светофоре автомобили.

– Я тебя видел в толпе, – продолжал Каретный. – Видел, как на тебя бэтээр попер. Еще бы секунда, и он бы тебе в лоб всадил! Я ему на борт передал приказ не стрелять. Он отвернул, а ты ему вместо «спасибо» корму пощекотал из «Макарова»… Все понятно! В такие моменты нервы ни к черту! – он успокаивал, утешал Хлопьянова. А тот, опустошенный, сутулый, не желал ничего понимать. Не испытывал к Каретному ни благодарности, ни вражды, а только страшную тупую усталость, спасительно закупорившую все его мысли и чувства, напустившую в глаза слепую муть, заслонившую зрачки от невыносимых зрелищ.

– Операция вступает в заключительную фазу, – сказал Каретный. – Потерпи. Скоро все завершится. Мы едем к руководству. Тебя желают видеть, немедленно!

Хлопьянов не ответил. Не было сил отвечать. Хотелось откинуться к брезентовым, притороченным к стене носилкам и забыться, заснуть.

– Передай на Первый пост, – приказал Каретный связисту. – Мы едем. Пусть в список внесут фамилию – Хлопьянов.

Связист переключил частоту. Все тем же монотонным бесстрастным голосом стал передавать:

– «Первый»!.. Я – «Башня»!.. Я – «Башня»!.. В список на входе внесите фамилию Хлопьянов!.. Передаю раздельно!.. X – хлопушка!.. Л – лошадь!.. О – орех!.. Как слышите меня?… Прием!..

И все заглушила сирена. Мелькали в водянистом лиловом свете автомобили, дома, прохожие.

По редким, возникавшим сквозь шторки фрагментам города, по очередности поворотов Хлопьянов угадывал, что их машина свернула с Проспекта Мира на Садовую, с Садовой на Каретный ряд, оттуда на черные сырые бульвары, пересекла Пушкинскую площадь, Тверскую, задымленную, затуманенную, с редкими шальными автомобилями и молчаливыми спешащими пешеходами, спускавшимися все в одну сторону, к Моссовету. Домчались до Арбатской площади, развернулись перед Министерством обороны, похожим на раздавленный, с потеками крема торт. Остановились перед цепью автоматчиков.

– Выходим! – приказал Каретный. Освободился от медицинского халата, кинув ком белой ткани в угол машины. Вылез наружу.

На площади было ветрено, липко. Туманно горели фонари. Улица, ведущая вниз, к Кремлю, была заставлена с обеих сторон бэтээрами. В узком, оставленном среди брони коридоре мчался «мерседес» с мигалкой. Министерство обороны от остальной площади отделяла двойная цепь автоматчиков. По синим беретам и нарукавным эмблемам Хлопьянов распознал в них десантников.

Каретный показал офицеру документ. Тот поместил книжицу в яркое пятно десантного фонаря, переводил это пятно налицо Каретного. Дважды, проходя через обе цепи, Хлопьянов предъявлял свой пропуск, получая в зрачки слепящий пучок света. В массивных дверях министерства их снова задержали, отобрали оружие. Долговязый солдат-постовой долго рассматривал список, отыскивая в нем фамилию Хлопьянова.

Они поднялись на лифте, стиснутые молчаливыми озабоченными офицерами. Перед входом на этаж их снова проверили, просмотрели документы и списки. Хлопьянов, очнувшийся от потрясения, не в силах отрешиться от зрелища толпы, истребляемой пулеметами, рассматривал роскошный коридор Министерства обороны, обитый дорогими породами дерева, с зеркалами и бронзой, устеленный алыми коврами, по которым расхаживали молчаливые полковники и генералы.

– Кто хотел меня видеть? – спросил он Каретного.

– Все те же… Наши друзья и начальники, – неопределенно ответил Каретный и отошел от него. Присоединился к двум молодым генералам, которые что-то стали ему выговаривать. Он внимал, кивал головой, и все трое удалялись, отражаясь в высоких зеркалах.

Хлопьянов стоял в стороне, наблюдал за присутствующими. Перед массивной дубовой дверью с медными ручками стояли автоматчики. Хлопьянов догадывался, что это была приемная министра. У самой двери, готовая по первому знаку кинуться в приемную, стояла группа многозвездных генералов с тонкими папками. Делали вид, что неспешно беседуют, а сами чутко следили за дверью.