Катаев. Погоня за вечной весной - Сергей Шаргунов

Конечно, такая речь понравилась не всем. Василий Аксенов вспоминал, как «поднимался по лестнице Большого Кремлевского дворца в то время, как динамики разносили по всему огромному помещению речь Катаева» — и «душа затуманилась грустью и досадой».

«Говорят, что на такие и подобные акции его побуждали личные просьбы Михаила Андреевича Суслова, — добавлял Аксенов. — Если это действительно так, тогда это еще можно понять — ну как откажешь столь обаятельному господину».

(Прозаик Аркадий Львов сидел в гостиной у Катаева, когда на экране стали показывать «государственно-творческое собрание»: «Он заерзал в своем кресле, засуетился, протянул руку в сторону телевизора… Вскочил, подбежал к телевизору, приложил к ящику, слева, ладонь и сказал: «Вот здесь сидел я, а Суслов рядом, немножко правее, если смотреть отсюда». То обстоятельство, что он сидел рядом с Сусловым, естественно, не было случайным. В кремлевской табели о рангах, особенно, когда дело касается распределения мест в правительственной ложе, случайностей не бывает… Суслов уже давно сделался его добрым гением, об этом по Москве шел упорный слух…» Приведу и концовку из катаевской записки «дорогому Михаилу Андреевичу» с просьбой об очередном вояже в Париж: «Крепко жму руку и надеюсь на Ваше доброе ко мне отношение».)

А кто побуждал Аксенова несколькими годами ранее в эссе о Катаеве славить установление советской власти в Одессе: «Дни, одухотворенные романтикой и страстью революции… Конники Котовского на мокрой брусчатке, жилистые матросы в пулеметных лентах… Верность своей родине, в кровавых муках меняющей кожу…»? Цензурный комитет? Еще через какие-то годы он завлекательно воспоет зашибательскую крутизну Америки… И ведь Аксенов же — вопреки Евтушенко и другим своим товарищам — 3 апреля 1963 года выступил в «Правде» с заявлением под названием «Ответственность»: «Я никогда не забуду обращенных ко мне во время кремлевской встречи суровых, но вместе с тем добрых слов Никиты Сергеевича и его совета: «Работайте! Покажите своим трудом, чего вы стоите!»… Для меня прояснилось направление моей будущей работы, цель которой — в служении народу, идеалам коммунизма…»

Цитирую, не осуждая, а наоборот — возражая всем, желающим размашисто судить-рядить, цепляя других, но только не себя…

Вениамин Смехов рассказал мне, что выступление Катаева возмутило творческую «передовую среду». Открыто и прямо высказанное государственничество воспринималось как нонсенс. Вскоре, 6 ноября, он увидел Катаева в Париже в нашем посольстве на приеме, посвященном шестидесятилетию советской власти. Там были огромных размеров осетр и актеры Таганки: Алла Демидова, Зинаида Славина, Владимир Высоцкий, Валерий Золотухин, Борис Хмельницкий… Катаев приблизился к ним, желая вступить в разговор. Поздравил Смехова с ролью Воланда (в том году в театре состоялась премьера «Мастера и Маргариты»).

— Я с начальством не знаюсь, — внезапно произнес худрук Таганки Юрий Петрович Любимов.

И повернулся к Катаеву спиной…

Если так все и было, то можно подивиться логике «скрытого» диссидентства: отрицать власть, отмечая ее юбилей. Да и с различным начальством, включая главу КГБ Андропова, Юрию Петровичу приходилось именно знаться, притом постоянно — он даже пользовался телефонами правительственной связи.

Что до комплиментов генсеку и похвал СССР, вспомним: в 1973 году не кто иной, как Александр Солженицын в «Письме вождям Советского Союза», призывая к мирной эволюции советской системы в сторону «национальных идей», называл Брежнева «простым русским человеком со здравым смыслом». Многие пассажи Александра Исаевича по патриотическому пафосу даже перехлестывали рамки тогдашней «Правды»: «Внешняя политика царской России никогда не имела успехов сколько-нибудь сравнимых… От всех этих слабостей с начала и до конца освобождена советская дипломатия. Она умеет требовать, добиваться и брать, как никогда не умел царизм. По своим реальным достижениям она могла бы считаться даже блистательной: за 50 лет, при всего одной большой войне, выигранной не с лучшими позициями, чем у других, — возвыситься от разоренной гражданской смутою страны до сверхдержавы, перед которой трепещет мир. Некоторые моменты особенно поражают сгромождением успехов. Например, конец Второй мировой войны, когда Сталин, без затруднений всегда переигрывавший Рузвельта, переиграл и Черчилля… Нисколько не меньше сталинских успехов надо признать успехи советской дипломатии последних лет… На такой вершине ошеломляющих успехов неохотнее всего воспринимаются чьи-то мнения или сомнения. Сейчас, конечно, самый неудачный момент приступать к вам с советом или увещанием». В этом же манифесте Солженицын признавал реалистичным для России единовластие и опасным поспешное насаждение западной демократии.

Вот и Катаев там и тут, к примеру, в «Алмазном венце» сообщал, что гордится «торжеством своего государства», и называл его «сверхдержавой».

Но если судить поверхностно: один (пострадавший от власти) — отважный бунтарь, другой (с властью ужившийся) — опасливый приспешник…

Возвращаясь к Василию Аксенову — по одной версии, это он ранней весной 1978 года, сидя в соседнем зубоврачебном кресле, предложил тридцатилетнему писателю Виктору Ерофееву выпустить сборник ранее не публиковавшихся художественных текстов. По версии Ерофеева, эту идею Аксенову подарил он.

В 1970-х годах государство начало реорганизовывать цензурную систему. Пирамиду, в которой Главлит подчинялся ЦК, сменяла децентрализация, контроль переходил к «творческим союзам» (впрочем, усилилась роль КГБ). Характерно, что после скандала в 1974-м с разогнанной уличной выставкой неофициального искусства авангардистам выделили зал художников-графиков в Московском горкоме на Малой Грузинской улице.

Альманах «Метрополь» стал вызовом для власти, еще не способной отказаться от запретов, — хотя дело «Метрополя» показывает, как переменились ее реакции со времен дела Синявского — Даниэля. Начальник 5-го управления КГБ Филипп Бобков позднее и вовсе утверждал: «Мы просили не разжигать страсти и издать этот сборник, такой вопрос, считали мы, лучше решить по-писательски». Он валил все на главу Московской писательской организации Феликса Кузнецова, который в разговоре со мной настаивает: именно в московском управлении КГБ ему показали экземпляр альманаха и попросили что-то предпринять в связи с его готовящейся презентацией.

Кстати, незадолго до скандала, рассказывает Кузнецов, в Нью-Йорке, куда он в очередной раз прилетел во время «обмена культурными делегациями», к нему в гостиничный номер пришел с бутылкой виски «близкий к Госдепу» американец и предложил: ««Не хотели бы вы как знаток современной русской литературы составить антологию произведений, которые лежат в столах писателей, и издать ее в США?» — «Я ответил: вы предлагаете мне нарушить закон»».

Итак, в 1979 году в Москве тиражом 12 экземпляров вышел альманах «неподцензурной литературы».