Москва - Испания - Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес

Оказалось, что Михаил попал сюда прямо из Бутырок. Спецбюро IV спецотдела НКВД имелось и в Таганроге. Здесь он сразу же пришелся ко двору, работал на разных секретных работах до самого освобождения в 1952 году. Отбыл от звонка до звонка свою «баранку», правда, без пересидки. Когда его освободили, продолжал работать на прежнем месте, только уже вольным. Устроился на частную квартиру. Пошел в милицию прописываться – паспорт у него «с ограничением»: 39-я статья. А Таганрог – город режимный, и граждан второго сорта здесь не прописывают. Пошел к заводскому начальству: обещали уладить. То ли не смогли, то ли забыли, но в прописке Михаилу отказали, а участковый пригрозил, что если он еще раз увидит его здесь, то отведет прямо в КПЗ и оформит без суда и следствия дело о нарушении паспортного режима: это два года заключения. К утру Михаил поставил об этом в известность свой отдел кадров. Там снова обещали уладить, но до вечера Михаилом на заводе так никто и не поинтересовался. Решил он, что они хоть в милицию позвонят и попросят, чтобы его не трогали, пока не уладят его дело. Пошел в милицию, а навстречу участковый: «Вы еще здесь, Мартыщенко? Сами пришли, чтобы я вас в КПЗ отвел?»

Убедился Михаил, что на заводе и не чешутся. Куда деваться? Не получать же ни за что ни про что еще и второй срок. Еле-еле уговорил участкового не трогать его до вечера, пошел на квартиру, взял чемоданчик (особых сокровищ он за десять лет у генерала Кравченко не заработал) – и на вокзал. Где-то на Кубани работал большим начальником его двоюродный брат. Михаил прямо к нему. Тот устроил его на какую-то мельницу механиком, благо это район и никаких сложностей или неприятностей тут уже не было. Зажил там Михаил барином, дали ему квартиру. Зарплата приличная, продуктов – изобилие, милиция даже не думает его беспокоить. Тишина, покой, а тут еще и женщина хорошая – Жанна Тимофеевна, учительница местной школы. Хотя после освобождения Михаил мог бы сойтись и с первой женой, тем более что и сынишка его у нее рос, но не мог простить предательство. Он даже не пытался установить с ней переписку и только деньги на сына высылал регулярно. Женился Михаил на учительнице, и стали они жить-поживать в свое удовольствие. Ждали ребенка, и вдруг однажды в середине дня приезжает на мельницу машина из райотдела МВД, и Михаила забирают.

Он был вне себя: неужели до сих пор не хотят оставить его в покое? Ведь «баранку» он отбыл полностью, чего же еще им надо? Привезли в район: «Вы Мартыщенко? Почему сбежали с секретного завода в Таганроге? Разве не знали, что находитесь на особом учете и без разрешения спецчасти завода не имеете права отлучаться даже на сутки?» Михаил объяснил начальнику, что побудило его уехать из Таганрога и как участковый стремился упрятать его в КПЗ и оформить ему срок за нарушение паспортного режима. «Этого не может быть! Как только вы исчезли из города, был объявлен всесоюзный розыск, так как по характеру выполняемой работы вы на сверхособом учете». Короче, просидел Михаил в райотделе целый день (по-видимому, начальник связывался с Таганрогом и проверял правильность показаний Михаила). К вечеру вызывает он его и заявляет, что все факты им проверены и что никакого преступного замысла при оставлении им работы в Таганроге не установлено. Но раз Мартыщенко обнаружили по всесоюзному розыску, то он (начальник) обязан его арестовать и под конвоем отправить в Таганрог. Однако раз виноват не Мартыщенко, а скорее таганрогская милиция, а сам Мартыщенко не возражает против возвращения в Таганрог на завод, то и он не настаивает на аресте, а просто предоставляет ему транспорт и сопровождающего, который доставит его в Таганрог и сдаст в КГБ[242]. Так и сделали. Заехали на мельницу, Михаил успокоил жену, объяснил ей все и сказал, что как только он обоснуется в Таганроге, сразу же заберет ее туда. Собрал вещи и уехал с сопровождающим. В Таганроге тот сдал Михаила в свое ведомство, где и начался допрос (ведь всесоюзный розыск – это очень серьезное и дорогостоящее дело!). Вызвали участкового. Тот объяснил, что он действовал строго по закону: раз человек не прописан, то и проживать, тем более в режимном городе, не имеет права. Добрались и до начальника отдела кадров завода, к которому в свое время Михаил не раз обращался. Тот сперва ни о чем не имел ни малейшего представления, а потом вспомнил, что письмо о Мартыщенко он приготовил, но начальник завода задержался с подписью. Когда письмо было подписано, то Мартыщенко уже в городе не было. А дальше уже действовала спецчасть: обнаружив исчезновение работника, имевшего доступ к особо секретным разработкам, спецушники подняли шум, вылившийся во всесоюзный розыск. Ведь не шутка же: пропал инженер, бывший враг народа, работавший на особо секретном объекте, если уже не удрал, то пытается удрать за границу и продать там наши секреты иностранной разведке.

Когда Михаил доказал, что он из Таганрога уехал прямо к брату на Кубань, тут же устроился на мельницу и ни в какие заграницы удирать не собирался, его восстановили на работе, дали жилье и прописали. Вскоре он перевез туда жену и родившуюся дочурку – Свету. В дальнейшем Михаил участвовал в очень важных разработках военного значения и зарабатывал очень неплохо. С женой Михаилу повезло, она оказалась очень хорошей и хозяйственной женщиной. Своими руками они построили на окраине Таганрога кирпичный дом из четырех комнат, со всеми удобствами и большим подвалом с соленьями и вареньями. Сад, огород, автомашина «Хорьх» и мотоцикл с коляской – в общем, жил Михаил в полном достатке.

К тому времени (1957 год) Михаила уже реабилитировали, восстановили в партии, вручили все награды, кроме Звезды Героя, наградные документы на которую затерялись. Хотя, по документам, факт присвоения ему звания Героя был подтвержден, как и то, что сам полет из блокированного Ленинграда в Москву был связан только с получением «Звезды», никакие хлопоты Михаилу не помогли: «Звезду» он так и не получил. Даже деньги за ордена ему заплатили, правда, только до 1947 года, когда, «по просьбе награжденных», их выплата была отменена (да и то с учетом девальвации 1947 года: уплатили в масштабе один к десяти, то есть, по-нынешнему, по одной копейке за орденский рубль).

Быстро обновлялся состав зэков, давно уехал Миша Мартыщенко, как и многие другие специалисты, прибывшие сюда гораздо позже меня, а мною генерал Кравченко все не интересовался. Уже и срока у меня осталось всего несколько месяцев, и я решил, что потому меня Кравченко и не дергает: на что ему работник на три-четыре месяца, если у него полным-полно «двадцатилетников».

Но, наконец, пришел и мой черед: 13 апреля 1945 года, в день, когда на улицах Москвы были вывешены траурные флаги по поводу смерти тогдашнего президента США – Франклина Делано Рузвельта, вдруг открывается форточка в двери, и надзиратель провозглашает: «Староста! Давай собирайся легонько!» – это означает, что меня вызывают на беседу с генералом Кравченко.

Завели в большую комнату, побрили щетину на лице, чуть-чуть подровняли прическу, дали во временное пользование приличные телогрейку, шапку, гимнастерку и ботинки – в лагерной робе меня не решились показывать генералу. Вывели во двор, посадили в обычную, с окнами и без решеток, автомашину типа микроавтобус, где уже сидело несколько специалистов вроде меня и столько же товарищей в штатском.