Сочинения в трех томах. Том 3 - Майн Рид

и признака душевной слабости. Свежая кровь, покрывавшая и их самих, и их доспехи, еще красневшаяся на их оружии и на лошадях, — все это доказывало, что они стойко бились до тех пор, пока не убедились в полной бесцельности дальнейшего сопротивления. Они даже не стыдились своего бегства, сознавая, что отступили только перед силою, намного превосходившею их собственную. Осуждать их было нельзя, и они знали это. Они спасались как загнанные львы, а не как трусливые гиены, которых может испугать и ребенок с палкою в руках.

Утро только что забрезжило, когда перед бегущими открылся вид бристольских башен, радовавший их взоры и обещавший им безопасность и отдых. В отдыхе они нуждались, пожалуй, даже больше, чем в безопасном убежище. Несколько дней и ночей подряд эти доблестные воины не покидали седел, поэтому были сильно истомлены усталостью, голодом и жаждою. И лошади едва держались на ногах и часто спотыкались, но, понукаемые всадниками, снова со свойственной им добросовестностью напрягали последние силы, чтобы выручить своих хозяев.

Но какое печальное зрелище они должны были представлять сами для тех тысяч людей, которые смотрели на них с городских стен, валов, башен и бастионов! Первым увидел их часовой на сторожевой башне Замка, когда светлеющее небо дало ему возможность различать предметы на расстоянии. Потом они были замечены другими часовыми, стоявшими на башнях по обеим сторонам крепостных ворот, и данные всеми этими часовыми сигналы тревоги быстро были повторены по всей крепости. Загудели колокола, раздались резкие металлические звуки медных труб, зарокотали барабаны, и весь этот гул вскоре перенесся на улицы города, заставляя мирно спавших граждан с испугом вскакивать с теплых постелей.

Когда летнее солнце начало подниматься над горизонтом, все многочисленное население Бристоля было уже на ногах и высыпало на улицы. Мужчины с криками и гамом неслись к городским стенам, а женщины с плачем взбирались на первую попавшуюся возвышенность и оттуда с беспокойством и ужасом старались разглядеть и понять, что случилось. Но вот наконец все увидели длинный ряд сверкающих оружием всадников, медленно приближавшихся к городским воротам. В некотором расстоянии от города потерпевший отряд привел себя мало-мальски в порядок и умерил шаг.

Когда же бристольцы разглядели, кто эти всадники и в каком они истерзанном виде, когда увидели еле державшегося в седле, израненного, сокрушенного сэра Вильяма Уоллера и ехавшего рядом с ним не в лучшем состоянии его товарища сэра Артура Гессельрига, этих двух вождей, до сих пор считавшихся непобедимыми, — тогда зрители поняли, какая над ними разразилась беда. Этот отряд выступал из Бристоля в рядах шеститысячной армии, полный мужества, храбрости и веры в успех, и вот теперь от всей этой громады возвращалась лишь жалкая горсточка полуживых людей! Многие из бристольских граждан тут же почувствовали, что это грустное зрелище — лишь прелюдия к еще более грустным и страшным событиям, угрожающим Бристолю.

Но не все в Бристоле огорчались. Часть его обитателей даже радовалась — радостью удовлетворенной жажды мести. Разумеется, эта часть состояла из роялистов. Суровый режим губернатора Финса причинял им страдания, а вид пораженного противника возбуждал в них надежду на скорую благоприятную для них перемену, когда они снова восторжествуют пока здесь, в Бристоле, а потом, быть может, и везде. Тут были все тайные сторонники и явные родные и друзья «славных государственных мучеников», только и ожидавшие случая жестоко отомстить за них; были и простые граждане, так или иначе заинтересованные делом короля; были и парламентские пленники разных категорий из оставленных на свободе под честное слово или заключенных в тюрьмы; были, наконец, всякого рода интриганы, держащие нос по ветру, разные авантюристы, устраивающие свои делишки сообразно с обстоятельствами: где окажется выгоднее, туда и примкнут. Все эти люди радовались, глядя на остатки разбитой парламентской армии, это зрелище вливало в них бодрость и давало им повод надеяться, что скоро вернутся к ним прежние золотые деньки, когда им опять можно будет безнаказанно грабить и производить всяческие насилия над беззащитными.

Возвращение разбитого отряда «лобстеров» совпало с балом у Гвендолины Лаланд. В то время когда с этого бала разъезжались последние гости, к Монсерат-Хаузу подъехал верхом на лошади какой-то офицер в адъютантской форме и спросил, здесь ли еще находится сэр Ричард Уольвейн. Оказалось, что он только что готовится уезжать вместе с Юстесом Тревором и некоторыми другими парламентскими офицерами. Услышав, что его спрашивают, сэр Ричард, сопровождаемый своими товарищами и друзьями, поспешно вышел на крыльцо, возле которого дожидался приезжий офицер.

— Я — Ричард Уольвейн, — сказал он офицеру. — Что вам угодно от меня?

— Мне поручено передать вам, полковник, экстренный приказ губернатора, — ответил адъютант, прикладывая руку к шлему. — Потрудитесь принять.

Сэр Ричард взял сложенную вчетверо и запечатанную сургучной печатью бумагу, вскрыл ее и прочитал следующее:

«Полковнику Уольвейну. Экстренно.

Арестуйте всех пленников, оставленных на честное слово, кто бы они ни были, военные или штатские, и препроводите их под сильным конвоем в Замок. Затем обыщите весь город.

Финс».

— Ну, Тревор, — вполголоса обратился сэр Ричард к Юстесу, — вот нам и реванш, если бы мы захотели воспользоваться этим случаем… Прочтите-ка… Поняли? Отправьтесь сейчас же в казармы и приведите сюда сержанта Уайльда с дюжиною рядовых. Начнем обыск с этого дома… Эй, да вот и он сам, и с рядовыми! — удивленно и вместе с тем обрадованно вскричал он, увидев въезжавшего в ворота сержанта Уайльда, за которым шла шеренга спешенных солдат, ведших своих лошадей под уздцы. Роб непосредственно из Замка тоже получил приказ отправиться с определенным числом людей в Монсерат-Хауз.

Последовала сцена, трудно поддающаяся описанию. Успело разъехаться лишь небольшое число гостей. Большинство же еще веселилось, разбредшись группами по обширному саду, где находились столы с винами, прохладительными напитками, фруктами и разными лакомствами. Одни из гостей были без масок, другие — в масках, но все в самых разнообразных костюмах. Между ними оказались и пленники на честное слово. Не успели они опомниться, как их всех арестовали и свели на пустое место перед домом, где и расставили рядами, чтобы вести в Замок.

Во всем этом было много комичного и карикатурного; раздавались даже веселый смех и шутки. Но было немало досады и гнева. В особенности негодовала сама мадам Лаланд, принимая все совершавшееся на ее