Скала Прощания - Тэд Уильямс

— Мне уйти. Праматерь? — забеспокоился Джирики.

Его вопрос несколько испугал Саймона. Он ощущал огромную доброту и огромную боль ситхи, но в ней было столько силы! Он знал, что захоти она, он останется здесь навсегда, она может удержать его одной лишь силой своего голоса и призывом глаз, похожих на бесконечные лабиринты.

— Мне уйти? — повторил Джирики.

— Я понимаю, что тебе больно, когда я так говорю. Ивовый Прутик, — сказала Амерасу, — но ты самый дорогой из моих младших, и ты силен. Ты можешь выслушать правду. — Она медленно пошевелилась в кресле, ее рука с длинными пальцами легла на грудь. — Ты, дитя человеческое, тоже познал утраты. Это видно по твоему лицу. Но хоть каждая потеря трагична, жизнь и утраты среди смертных возникают и угасают так быстро, как листья на ветру при смене времен года. Я не хочу показаться жестокой. Но я не хочу и жалости. Ни ты и никто иной из смертных не видели, как проходят мимо сухие столетия, голодные тысячелетия, не видели, как высасывается самый свет и цвет из твоего мира и остается выхолощенная память. — Странно, но когда она говорила, лицо ее вдруг помолодело, как будто печаль была самой живой ее частицей. Теперь Саймон смог узреть гораздо больше, чем просто намек на ее былое великолепие. Он опустил голову, не в силах произнести ни слова.

— Конечно нет, — сказала она с какой-то дрожью в голосе. — Я это видела, вот почему я сейчас здесь, в темноте. Не потому, что я боюсь солнца или недостаточно сильна, чтобы выдержать яркий дневной свет. — Она рассмеялась, звук этот был похож на печальный зов ночной птицы. — Нет, это оттого, что в темноте мне лучше видны былые времена и лица.

Саймон поднял голову.

— У вас было два сына, — молвил он тихо. Он понял, почему ее голос кажется таким знакомым. — Один из них ушел.

Лицо Амерасу стало жестче:

— Они оба ушли. Что ты рассказывал ему, Джирики? Эти рассказы не для маленьких сердец смертных.

— Я ничего ему не говорил. Праматерь.

Она жадно наклонилась к Саймону.

— Расскажи мне о моих сыновьях. Какие легенды тебе известны?

Саймон проглотил ком в горле:

— Одного сына ранил дракон. Ему пришлось уйти. Он был обожжен, как я. — Он прикоснулся к шарму на щеке. — Второй… второй — Король Бурь, — прошептав эти последние слова, Саймон огляделся вокруг, как будто что-то могло появиться из теней. Но стены поскрипывали, и вода капала по-прежнему — вот и все.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я слышал во сне ваш голос, — Саймон поискал подходящие слова. — Ваш голос звучал в моей голове очень долго, пока я спал.

Лицо ситхи помрачнело. Она воззрилась на него так, будто что-то, таившееся в нем, ее пугало.

— Не бойся, дитя человека, — проговорила она, наконец, протягивая к нему стройные руки. — Не бойся. И прости меня.

Прохладные сухие пальцы Амерасу коснулись лица Саймона. Свет заструился, как проблески молний, затем затрепетал и угас, погрузив комнату в полный мрак. Прикосновение стало жестче. Темнота зазвучала.

Он не ощутил боли, но Амерасу как-то проникла в его голову — это было мощное присутствие, так прочно связанное с ним в этот момент, что он почувствовал себя пугающе открытым, обнаженным больше, чем просто при физической наготе. Ощутив ужас, охвативший юношу, она успокоила его, нежно обняв его внутреннюю сущность, как испуганную пташку, и он перестал бояться. И тогда Праматерь стала перебирать его воспоминания, делая это нежно, но целенаправленно и тщательно.

Головокружительные обрывки мыслей и снов замелькали, подобно лепесткам цветов во время бури: Моргенс и его бесчисленные книги, поющая Мириамель, казалось бы бессмысленные отрывки разговоров, когда-то звучавших в Хейхолте. Ночь на Тистеборге и ужасный серый меч растеклись по его мозгу темным пятном, за этим последовала серебряная маска Утук'ку и три меча из его видения, дом Джулой, толстушка Схоуди и существо, хохотавшее в пламени костра во дворе, на смену ему пришло безумие Драконовой горы и бесстрастные глаза огромного белого червя Игьярика. Там же был и Торн — черный рубец на светлом фоне воспоминаний. Когда все это проходило перед мысленным взором, Саймон снова ощутил ожог от крови дракона и страшное чувство прикованности к вращающемуся миру, головокружительную широту надежды и боли всего живого. Наконец эти картины исчезли, как обрывки сна.

Свет медленно зажегся. Голова Саймона покоилась на коленях у Джирики. Шрам на щеке пульсировал.

— Прости меня. Праматерь, — обратился к ней Джирики каким-то далеким голосом, — но было ли это необходимо? Он и так сказал бы тебе все, что ему известно.

Амерасу долго молчала. Когда она снова заговорила, это стоило ей большого усилия. Голос ее казался более старческим, чем вначале:

— Он не смог бы рассказать мне всего. Ивовый Прутик. Он даже не осознает, что ему известно то, что для меня важнее всего. — Она перевела взгляд вниз, на Саймона, лицо ее было исполнено усталой доброты. — Мне действительно очень жаль. Мне не следовало так мучить тебя, дитя человеческое, но я стара и напугана, и у меня осталось мало терпения. Но теперь я испугана больше, чем когда-либо.

Она попыталась выпрямиться. Джирики протянул ей руку, чтобы помочь, и она неуверенно встала со стула и исчезла в тени. Через мгновение она вернулась с чашкой воды, которую поднесла к губам Саймона. Он жадно выпил. Вода была холодной и сладковатой с легким привкусом древесины и земли, словно ее зачерпнули из полого ствола дерева. В этом белом одеянии, подумал Саймон, Амерасу похожа на бледную и излучающую сияние святую с церковной фрески.

— Что… вы сделали? — спросил он, садясь. В ушах у него звенело, а перед глазами мелькали черные точки.

— Узнала то, что мне было нужно, — сказала Амерасу. — Я знала, что видела тебя в зеркале Джирики, но считала, что это просто неудачная случайность. Дорога снов сильно изменилась за последнее время. Она стала неясной и непредсказуемой даже для тех, кто привык ходить по ней. Теперь я вижу, что наша первая встреча не была случайностью.

— Ты имеешь в виду, что твоя встреча с Саймоном была кем-то предрешена. Праматерь? — поинтересовался Джирики.

— Нет. Я просто имею в виду, что границы между мирами, теми и нашими, начали стираться. Кто-то, подобно этому юноше, которого тащат в разные стороны, оказывается невольно или по чьему-то трудно объяснимому умыслу вовлеченным в важные и опасные связи между миром сна и бодрствования… — Она замолкла, осторожно усаживаясь, прежде чем продолжить. — Это так же, как если бы он жил на краю огромного леса. Когда деревья начнут разрастаться за опушку, первым ощутит это его дом, когда их корни полезут через его порог. Когда проголодаются лесные волки, они придут выть именно под его окно.

Саймон попытался заговорить.

— Что вы узнали… из моих воспоминаний? О… об Инелуки?

Лицо ее стало непроницаемым.

— Слишком многое. Думаю, теперь мне ясен жуткий и тонкий план моего сына, но я должна еще подумать. Даже в этот час мне не следует пугаться настолько, чтобы принимать опрометчивые решения. — Она поднесла руку ко лбу. — Если я права, то опасность страшнее, чем мы предполагали. Мне следует поговорить с Шима'Онари и Ликимейей. Я очень надеюсь, что они меня услышат и что еще не поздно. Возможно, мы начнем копать колодец, когда наши дома уже будут объяты пламенем.