Геносказка - Константин Соловьев

Гензель почувствовал, что если этот разговор продлится еще хотя бы минуту, у него и в самом деле смертельно заболит голова.

— Хватит, — сказал он решительно, — вы оба меня утомили. Ты, сестрица, со своими теоретическими штучками, и вы, папаша, со своим деревянным сынком. Уверен, что знаю, как решить этот вопрос путем наименьшего сопротивления. Как там называется тот трактир, где они засели?..

Он потянулся за мушкетом. Большой стальной зверь все время разговора лежал на лавке, дремал, безразлично глядя в пустоту тремя своими глазами. Ему Гензель доверял безоговорочно. Больше, чем зыбким и тошнотворным геномагическим законам, и больше, чем кому бы то ни было на этом свете. Мушкет не любил теории, а единственный его закон был прост и понятен: все достанется тому, кто первым спустит курок.

— Стой.

Гензель с удивлением посмотрел на Гретель, которая встала у него на пути. Ее маленькая и хрупкая фигурка, которую, казалось, могло согнуть случайным домашним сквозняком, вдруг оказалась непреодолимой преградой. Чем-то вроде силового поля, загадочно и зловеще мерцающего, обжигающего холодом. От ее взгляда, прямого и не по-человечески прозрачного, у Гензеля тревожно заворочалось на своем месте сердце.

— Что-то не так, сестрица?

— Что-то явно не так, братец. — Ее слова казались написанными тончайшим инеем на силовом поле. — И ты знаешь что.

— Я попросту найду их в трактире и перебью. Одного за другим.

Ложная уверенность захрустела размолотой ледяной корочкой у него на языке. Тяжело лгать, глядя в глаза геноведьме. Точнее, невозможно — мысли путаются со словами, язык немеет, взгляд сам собой рвется в сторону.

— Ты не справишься с ними, — сказала Гретель, все еще стоя между ним и оружием. — И сам это знаешь. Даже один Бруттино слишком силен для тебя.

— Я похож на самоубийцу? — осведомился он угрюмо.

— Ты похож на старую упрямую рыбу, — отчеканила Гретель.

Которая будет биться лбом о стеклянную стену, пока не умрет.

Гензель изобразил сердитую гримасу. Судя по тому, как исказилось от страха лицо папаши Арло, вышло удачно.

— Твой сарказм выглядит уже почти человеческим, сестрица, осталось поработать над мимикой.

— Твои методы не внушают мне доверия. В прошлый раз все едва не кончилось плохо — для нас двоих. Теперь ты и подавно забыл об осторожности. Ты руководствуешься злостью и упрямством, а это плохие спутники в нашем случае. Ты понимаешь, что произойдет, если ты сунешься в «Три трилобита» с ружьем наперевес?..

Гретель была права. Признать это вслух Гензель не смог, но достаточно было и мысли, которая жгла изнутри подобно кровоточащей язве. Не подумал. Не предусмотрел. Угодил в ловушку. А сейчас?.. Гретель дважды права. Ему не выстоять против четверых. Это не уличные мулы, способные лишь мутузить друг друга кулаками и клешнями. Это головорезы и, возможно, лучшие из них. А он — давно уже не тот ловкий юный квартерон, который мог задать трепку хоть стае свирепых цвергов. И мушкет, верный компаньон и товарищ, тут ему не помощник. Прочная сталь и сухой порох не помогут, если спускает курок постаревшая и трясущаяся рука.

Возможно, ему удастся оцарапать картечью кого-нибудь из подручных Бруттино. Быть может, даже и убить. Если на то будет особенное везение — например, даже двоих. Но еще двое останутся. И иметь с ними дело придется Гретель, которая уже сейчас выглядит так, словно ее час назад выкопали из могилы.

Акула уныло подмигнула ему из глубин несуществующего моря. Она тоже все понимала.

Гензель коротко вздохнул и опустил тянувшуюся за оружием руку.

— Что ты предлагаешь? — спросил он кратко.

— У меня тоже есть план действий. И заключается он в последовательности и осторожности.

— Валяй, — пробормотал Гензель с делано-пренебрежительным видом. — Что ты придумала?

— Ты не пойдешь в «Три трилобита» один, братец. Мы пойдем туда вместе.

— Даже и не думай! — Забавно, Гензель и не знал, что в его теле сохранились запасы ярости, способные вспыхнуть в одно мгновение и опалить геноведьму. — Ты туда точно не пойдешь! Поняла? Пока я жив — не пойдешь! Мало мне тех четырех головорезов, так еще и за тобой приглядывать? Как ты это называешь? Последовательностью? Осторожностью?

Но Гретель оставалась непривычно кроткой.

— Ты меня не понял, братец. Мы пойдем туда не для того, чтобы устроить драку. Драки для нас закончились, мы с тобой уже не в том возрасте.

Он попытался поспеть за ее мыслью. Отчаянная попытка, но иногда у него получалось.

— Мм… Ты используешь какое-нибудь разрушительное генозелье? Кинешь в окно пробирку, а они — пш-ш-ш-шш! — и все превратятся в лягушек?

— Нет.

— Мы сами выпьем какое-то зелье и станем невидимыми?

— Это невозможно.

— Ладно. — Ему не хотелось долго гадать. — Что тогда?

— Мы придем в таверну и просто поговорим с Бруттино.

— Разговор не сильно-то затянется… А дальше?

— Дальше он отдаст нам ключ и пробирки.

— Сам?..

— Сам, — подтвердила Гретель. — По доброй воле.

— С чего бы это ему так поступать?

— Узнаешь. Расскажу по пути.

— Стой! — Настало время Гензеля встать между Гретель и дверью. — Не скажу про последовательность, но осторожностью в твоем плане и не пахнет. Бруттино не станет с тобой говорить! Он знает нас в лицо, ты помнишь? Знает и наверняка хранит в себе очень нежные чувства. Нежные, как концентрированная кислота. Он попросту прикажет своим куколкам растерзать нас, так что разговор выйдет очень коротким…

— Не прикажет, — уверенно сказала Гретель, протягивая руку к биологическому контейнеру, который принесла с собой и который все это время непринужденно стоял у двери. — Потому что у нас с тобой будет это.

Контейнер щелкнул хитрым замком и распахнулся подобно устрице, открыв свое морозное, источающее едкий дух нутро. В нем лежало… Гензель прищурился, надеясь, что его подводит зрение. Но нет.

— Тридцать три проретровируса и дивертикул Меккеля! — только и сказал он.

13

Больше всего неудобств причиняли усы. Длинные и клочковатые, они лезли то в глаза, то в рот, мешали дышать и причиняли множество проблем даже на освещенной улице. Несколько раз Гензель пытался их поправить, но Гретель украдкой шикала на него. И верно, со стороны это должно было выглядеть странно.

Уши немилосердно сдавливали череп, а пласты густой грязно-рыжей шерсти, выпиравшей по всему телу, сковывали движения. Что же до хвоста, то и дело норовившего запутаться между ног, Гензель старался вовсе его не замечать. Шерсть быстро собирала грязь, а скрюченное на кошачий манер тело не позволяло ни быстро передвигаться, ни толком разогнуть спину.