Далекие Шатры - Мэри Маргарет Кей

Утро выдалось хмурым, пасмурным. Порыв ветра – предвестника одного из муссонных ливней, периодически затапливающих равнины, – пролетел по покинутой комнате, всколыхнув чики и принеся с веранды облачко пыли и сухих листьев мелии. Скомканный клочок бумаги – единственный след проживания Уолли здесь – подкатился по циновке к ногам Аша, и он поднял его, разгладил и увидел, что это не счет из прачечной. Поэт бегло записывал рифмы: «Томление, упоение, горение, смятение, исступление? Стремление, пере…»

«„Пере…“? „Переплетение“? – подумал Аш, внутренне улыбаясь. – Или что-нибудь более экзотическое, например „перевоплощение“?» (Стихи Уолли пестрели подобными словами.) Ашу стало любопытно, к кому он обращался на сей раз и встретит ли он когда-нибудь девушку, которая возбудит в нем не мимолетную страсть, но навсегда пленит его сердце. Почему-то он не мог представить Уолли степенным и здравомыслящим отцом семейства. Страдающим от безнадежной любви поклонником – да. Но поклонником, который не особо усердствует в своих стараниях добиться благосклонности и нисколько не стремится вызвать слишком серьезное ответное чувство, предпочитая поклоняться некоему недосягаемому идеалу.

«Дело в том, – размышлял Аш, – что Уолли нравится ухаживать за хорошенькими девушками и строчить стихи, в которых он сетует на жестокость возлюбленных или воспевает их брови, ножки и смех, но на этом все и заканчивается. По-настоящему он любит только славу. Военную славу, да поможет ему Бог. Покуда он не избавится от этого, ни у одной девушки нет шанса. Ох, ладно, это у него неизбежно пройдет в скором времени, как и дружба со мной, полагаю».

Аш перевернул клочок бумаги и увидел на обратной стороне текст, написанный на персидском. Очевидно, Уолли переводил отрывок из «Бытия», и Ашу пришло в голову, что этот измятый клочок бумаги довольно точно характеризует мальчика, одновременно свидетельствуя о его набожности, попытках стихотворства, волокитстве и твердой решимости сдать экзамен по языкам с отличием. Перевод оказался на удивление хорошим. Прочитав написанные изящной арабской вязью строки, Аш понял, что Уолли занимался даже усерднее, чем он думал…

«И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его. И пошел Каин от лица Господня и поселился в земле Нод, на восток от Едема»[38].

Аш содрогнулся, быстро скомкал клочок бумаги и отбросил в сторону, словно обжегшись. Несмотря на полученное в детстве воспитание, он не отличался особым суеверием и не слишком верил в приметы. Но Кода Дад говорил о назревающих в Афганистане волнениях и был встревожен возможностью новой афганской войны, поскольку пограничные полки будут брошены в бой первыми. А жители пограничных областей и всей Центральной Азии считали, что Кабульская равнина является землей Каина – той самой землей Нод, лежащей к востоку от Эдема, – и что кости Каина покоятся под холмом к югу от Кабула, который, по слухам, он и основал.

Связь здесь, конечно, представлялась притянутой за уши, и то, что Уолли выбрал для перевода именно этот отрывок, вряд ли было случайностью: он недавно читал мемуары первого могольского императора Бабура и, очевидно, достаточно заинтересовался этой легендой, чтобы прочитать данную историю в «Бытии», а позже использовать ее для упражнения по переводу. «Тут нет ровным счетом ничего необычного», – решил Аш, устыдившись своего суеверного страха. Но все равно он жалел, что прочитал эти строки. Та часть его существа, которая была и навсегда останется Ашоком, увидела в них зловещее предзнаменование, и весь западный скептицизм Пелам-Мартинов или английской частной школы оказался бессилен до конца убедить его в нелепости подобной мысли.

Второй порыв ветра загнал маленький комок бумаги под хлопающий чик и унес через веранду на пустынный пыльный двор – и последнее свидетельство недавнего присутствия Уолли в доме исчезло. Когда Аш закрывал дверь, спасаясь от вихрящихся клубов пыли, на землю упали первые дождевые капли, а в следующий миг свет дня померк и мир наполнился ревом низвергающихся с неба потоков воды.

Ливень продолжался до конца недели. Он прибил пыль, охладил воздух и вынудил змей покинуть свои жилища: прежде они обитали в норах под бунгало и среди корней деревьев, а теперь поселились в ванных комнатах и среди цветочных горшков на веранде, откуда впоследствии были изгнаны слугами с громким криком и шумом.

К сожалению, изгнать капитана Лайонелла Кримпли, в понедельник въехавшего в бунгало вместо Уолли, не представлялось возможным. Тогда в Равалпинди было плохо с жильем, и если бы к Ашу подселили не Кримпли, так еще кого-нибудь. Впрочем, ему казалось, что практически любой другой сосед устроил бы его больше.

Лайонел Кримпли был на добрых десять лет старше Аша и считал, что старшинство звания дает ему право на лучшее жилье. Он очень возмущался необходимостью делить бунгало с младшим офицером и не скрывал этого, как не скрывал и того, что ему не нравится решительно все в стране, которую он выбрал местом службы, и что он считает местных жителей людьми низшего сорта, независимо от ранга или общественного положения. Он пришел в неподдельный ужас, когда через несколько дней после прибытия услышал доносящиеся из комнаты Аша голоса и смех, а войдя туда без стука, обнаружил, что хозяин весело болтает со своим поваром, который в довершение ко всему – подумать только! – курит кальян.

Справедливости ради следует сказать, что Кримпли решил, будто Аша нет дома, а слуги, воспользовавшись отсутствием господина, рассиживают без дела у него в комнате и чешут языками. Он извинился за вторжение и вышел прочь с невыразимо потрясенным видом, а вечером в клубе описал сей постыдный эпизод своему другу одинаковых с ним взглядов, некоему майору Райксу, с которым свел знакомство, когда их полки стояли в Мируте.

Майор Райкс сказал, что нисколько не удивлен: до него доходили очень странные слухи о молодом Панди Мартине.

– Если хотите знать мое мнение, этот малый совершенно не внушает доверия, – заявил майор Райкс. – Во-первых, слишком хорошо болтает на местном наречии. Заметьте, я нисколько не возражаю против умения достаточно сносно изъясняться на нем, но не вижу необходимости знать язык настолько хорошо, чтобы сойти за туземца, коли тебя покрасят в черный цвет.

– Совершенно верно, – согласился Лайонел Кримпли, который в свое время сдавал экзамен по языку, как положено всем офицерам индийской армии, но с той поры нисколько не пополнил скудный словарный запас и не избавился от ярко выраженного английского акцента.

– Так или иначе, – продолжал майор Райкс, воодушевленный темой разговора, – панибратство с черномазыми не доведет нас, англичан, до добра. События пятьдесят седьмого года могут повториться, если мы не постараемся внушить туземцам должного уважения к нам. Знаете, вам стоит поговорить с молодым Панди Мартином. Да-да, самое время поговорить с ним, раз он уже начал водить дружбу с нокер-логами.

Капитан Кримпли счел совет дельным и последовал ему при первом же удобном случае. Аш, который, по счастью, прежде не сталкивался с подобной точкой зрения, ибо особи вроде Кримпли и Райкса встречаются редко, поначалу от души позабавился, но сильно вспылил, когда понял, к великому своему изумлению, что сей ментор говорит совершенно серьезно. Произошел скандал, и Лайонел Кримпли, взбешенный оскорбительными словами, прозвучавшими по его адресу – да еще из уст младшего по званию офицера! – пожаловался бригадному майору, потребовав немедленных извинений или голову обидчика на блюде и заявив, что ему, Кримпли, необходимо предоставить другое, более удобное жилье, а коли это невозможно, следует безотлагательно выдворить лейтенанта Пелам-Мартина из бунгало, поскольку он лично отказывается жить под одной крышей с непочтительным, наглым, невоспитанным молокососом, который курит и болтает со слугами и вдобавок ко всему…