Собрание сочинений - Лидия Сандгрен

произносил несвязный монолог обо всём подряд, начиная со скорой помощи и её сотрудников и заканчивая процентом смертей от инфаркта, Ракель шагала по перрону, вставляя краткие и здравые комментарии там, где могла. Потом она вернулась в вагон и сообщила обо всём Элису. После того как прошёл первый шок («Что! Это правда?»), он тоже особо потрясённым не выглядел, а значит, с облегчением подумала Ракель, с эмпатией у неё всё в порядке. Как бы там ни было, Густав старше их на поколение и по определению должен умереть раньше. У отца и Фредерики не укладывался в голове тот факт, что из жизни ушёл их ровесник, но они, видимо, просто ещё не до конца смирились с тем этапом жизненного пути, на котором уже находились.

– Как это всё ужасно, – произнесла Ракель, как бы тестируя собственную эмоциональную реакцию. Ничего особенного она не почувствовала. Что-то шевельнулось у неё в душе, только когда она вспомнила их последний разговор в музее.

– Он же был старым, – сказал Элис.

– По-твоему, пятьдесят – это старый? – усмехнулась Ракель.

– Он же пил как проклятый и жил так, как будто завтра не наступит, – ответил Элис. – Его телу должно быть восемьдесят пять как минимум.

На биологии, рассказал Элис, они проходили влияние алкоголя на клетки организма, после чего одноклассники все как один отказались от практики многодневного пьянства. Оно ещё опаснее, чем малоподвижный образ жизни.

– Ладно, – сказал он, – давай теперь вперёд два километра триста метров, а там налево.

Ракель не оставляло ощущение, что всё это уже было с ней раньше. И ведь, если задуматься, всё это действительно было. Летом в первые годы исчезновения Сесилии они часто так путешествовали. Ехали на машине до Дании, навещали Фредерику, ходили в Тиволи, где отец и Густав пили пиво, а она таскала брата на разные аттракционы и периодически в условленное время появлялась у кафе, дабы становившийся всё более благодушным папа мог удостовериться, что их не похитили и они не покалечились, а также снабдить их новыми жетонами, которые Ракель проигрывала на шоколадном колесе. Дом в Бохусе снимался несколько лет под тем предлогом, что детям необходимо море. Насколько помнила Ракель, ни у неё, ни у Элиса никаких особых чувств эти каникулы не вызывали, по крайней мере, до момента, когда возраст уже позволил им сделать вывод о полной бесполезности мест, где нет интернета. Идея снимать дом принадлежала папе, и её главное достоинство заключалось в гарантированном отсутствии членов семейства Викнер. Когда она вставала ночью в туалет, из сада доносились приглушённые голоса и смех отца и Густава, а засыпая снова, она знала, что они рядом и им хорошо.

Теперь всему этому наступил конец, подумала Ракель и, поворачивая налево, посмотрела в обе стороны. Больше никаких уикэндов в Копенгагене. Никаких каникул у моря. И хорошо, что de facto эти увеселения закончились ещё несколько лет назад, иначе было бы, наверное, ещё хуже; в какой-то момент они просто прекратили ездить. Когда и почему, она не помнила.

– Через тысяча двести метров мы на месте, – сказал Элис. – Там море?

Дом Фредерики Ларсен стоял чуть в стороне от дороги, в окружении яблонь. Тяжёлая предгрозовая жара обрушилась на них, едва они выключили кондиционер и вышли из арендованного автомобиля. После поезда и городов тишина оглушала. В застывшем воздухе жужжали насекомые, а высоко в небе кричали чайки – и никаких других звуков.

Фредерика вышла им навстречу в испачканных землёй джинсах и льняной рубашке. Испуганная и встревоженная.

– Как ужасно, – сказала она. – Не могу поверить, что его нет. – Она сняла и отбросила рабочие перчатки и обняла Ракель и Элиса, как будто они были жертвами чудовищного несчастного случая. Потом провела их в сад, безостановочно разговаривая на своём датском лайт, в котором слова лишались дифтонгов и проглатываемых слогов. Как они себя чувствуют? Когда они узнали? Она утром, буквально только что. Как они доехали? Легко нашли? Они хотят что-нибудь поесть или выпить? Кофе?

– От кофе мы бы не отказались, – сказал Элис вежливым голосом, который предназначался взрослым, не приходившимся ему родственниками.

Фредерика велела обоим сесть в тенистой сиреневой беседке, но потом согласилась на настойчивые предложения помощи от Элиса. Ракель осталась одна. Вокруг простиралось садовое царство, где-то лопата вскрывала холмик чернозёма, влажного, несмотря на жару. Густой воздух был насыщен запахами бурно цветущей растительности.

Как только они скрылись в доме, Ракель послала Филипу Франке ссылку из Berliner Zeitung: Der schwedische Künstler Gustav Becker wurde tot gefunden [238].

Всё ощущалось бы иначе, не начни она спорить с ним на вернисаже? Она тестировала эту мысль, как в предчувствии боли трогают шатающийся зуб.

Сложно сказать, у неё в распоряжении нет всех фактов, все факты были только у Густава. Но был ли он надёжным свидетелем, даже когда был жив? Между открытием выставки и смертью прошло меньше недели. Стал ли тот её вопрос запуском некоего механизма – неизвестно. Возможно, она вызвала у Густава чувство вины, такое же, какое мучит сейчас её. Грубо разбередила его тайны. Но в путешествие по направлению к смерти Густав отправился очень давно. В его случае исключением становилась жизнь. Он наблюдал, а не участвовал. Из двух главных величин человеческого существования, работы и любви, он выбирал одну, прячась от другой. И его искусство – в чисто эстетическом плане близкое к реальности, – возможно, тоже служило инструментом подчинения мира и формирования его в соответствии с собственными потребностями.

Среди яблонь появились Элис и Фредерика, принесли кофейник и поднос с чашками и печеньем. За несколькими общими фразами прозвучал вопрос, за который и ухватилась Ракель: «…и как вы оказались в Дании?»

– Мы решили покататься по Европе на поездах, – соврал Элис, расправляя на столике скатерть. – Мы были во Франции, а вчера вечером, когда мы уже сели в поезд, позвонил папа…

– Ну, – сказала Ракель. – Всё как бы немного сложнее.

– Это касается мамы, – перебил её брат.

– Сесилии? – Фредерика посмотрела на них, прищурившись, потом произнесла «хм» – звук получился кратким и решительным – и откинулась на спинку стула. – В каком смысле это касается Сесилии?

– Мы её ищем, – ответила Ракель. Она не знала, как продолжить.

– Ракель прочла одну книгу, – подхватил Элис и сбивчиво пересказал содержание Ein Jahr, в конце драматически сообщив:

– Мы подумали, что это она.

– И поехали встретиться с писателем, – добавила Ракель, – мы поговорили с ним буквально на днях.

Фредерика кивнула, вздохнула и снова кивнула. Потом встала и ушла в дом. В какой-то момент Ракель показалось, что разговор закончен, но